Рекламная любовь

— Рассказываю. Приходит русская девушка в синагогу. Говорит: «Ребе, я выхожу замуж за еврея. Я простая девушка из простой русской семьи. Не знаю ваших нравов и обычаев. Боюсь опростоволоситься. Научи меня, ребе, что можно делать, а чего нельзя?» Тот начинает ее просвещать. Дескать, нельзя работать по субботам, то да се. Вот, в частности, нельзя танцевать с мужем. «Как? — удивляется девушка. — Почему?» — «Ну нельзя, и все. Таков обычай», — отвечает раввин. «А в интимной жизни как?» — забеспокоилась девушка. «О, там почти никаких ограничений. Делайте что хотите!» — «А лежа можно?» — «Да!» — «А на боку?» — «Запросто!» — «А по рабоче-крестьянски?» — «Да!» — «А в позе наездницы?» — «Естественно!» — «А сидя можно?» — «Конечно!» — «А стоя?» — «Вот стоя нельзя! Ни в коем случае! Это может перейти в танец!» — строго произнес раввин.

Грязнов рассмеялся.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что вдова очень хорошо понимала, что можно, а чего нельзя. О чем позаботиться, а куда нос совать ни в коем случае не следует. Поэтому он коней на переправе и не менял. Ты, Славка, прав: такая жена просто клад. Но нам-то с этого что за толк? Никакой зацепки.

— Абсолютно, — подтвердил Грязнов. — Кроме того, что мадам следует исключить из списка лиц, подозреваемых в организации убийства Трахтенберга. Тем более что все их имущество, нажитое непосильным трудом, записано на Софью Марковну и Дину Арнольдовну, их дочь. Загородный коттедж, квартира в Москве на Кутузовском, два автомобиля — «кадиллак» и «лендровер», квартира в Лондоне, земельный участок в Ницце, где стоит небольшой, но очень милый особнячок — это все на жене и дочери. За ним, со слов налоговиков, — только «вольво», акции телекомпаний и некоторых фирм-клиентов.

— Гол как сокол, — сокрушенно покачал головой Турецкий.

— Да… Это я к тому, что и материальных мотивов убийства у вдовы нет. У нее и так всего выше крыши. А она любит читать книжки и копаться в земле. То есть припадать к истокам.

— Может, так оно и есть.

— Наверное. Похоже на то. Я вот, Саня, только одного не понимаю: у мужика в прошлом были в руках такие бабки! Наличные, никем неучтенные. Это когда он в «золотом бизнесе» крутился… И чтобы он теперь не имел никакого тайного приработка?

— Зачем? Его агентство процветало, и так бабки шли немереные.

— Так не на него же одного они шли. Во-первых, их там трое учредителей, как ты помнишь. Управление коллегиальное. Прибыль на паях. Приходилось делиться. И чтобы он не имел своего собственного кусочка? Такой весь нараспашку?

— Ну не знаю. Что гадать. Давай слушать запись моей беседы с его предшественником, Иваном Артеменко, калекой и матерым человечищем.

Турецкий включил диктофон, зашуршала пленка. Грязнов внимательно слушал, иногда — посмеиваясь и поглядывая на Александра.

Александр хмуро курил. Наконец запись кончилась.

— Нет, как он тебя отделал-то, Санечка! — хохотал Г рязнов. — И про козлов пассаж не слабый, и про собственное превосходство… Как же ты вытерпел, гордый наш?

— Еле сдержался! Если бы не тяжелое увечье, я бы с ним по-другому… А так что ж, лежачего не бьют.

— Не похож он на лежачего, — усмехнулся Грязнов.

— Ты не хихикай! Ты слушай! Ничего в глаза, то есть в уши, не бросается?

— Так, так… А ну-ка, прокрути еще разок… Ага! Вот здесь. Стоп! Слушаем.

Турецкий отмотал пленку, нажал «пуск». Оба внимательно слушали чуть приглушенные пленкой мужские голоса. Вот голос Турецкого: