Реконструкция

— Всем и всегда подавай самый дешёвый гроб, — у Абрамова, когда он торопился, прорывалось провинциальное геканье, вот и теперь прорвалось. — Коллегам — ещё стесняются, а вот для близких родственников — всегда. Вас же любила бабка ваша, давала пряники, а вы её хороните как попугайчика. Кладёте в гроб, который сгниёт и провалится через два дня. А иногда и двух минут хватает. Слышишь: бросают на крышку землю, а потом такой звук — хлоп — всё, крышка не выдержала. Когда знаешь, что происходит в нормальных странах — электрокатафалки, светящийся гроб с проекцией, динамик с голосом, — просто слёзы сами из глаз вываливаются!

А вот у меня на родине в Балаково до сих пор есть контора, которая за косарь везёт тело на дачу к хозяину, сжигают там в яме, под крышкой, как жаркое какое-нибудь, а потом возвращают в закрытой банке из-под огурцов, — без документов, без ничего. Я писал жалобы — бесполезно. И так у нас всегда. Но всё начинается вот отсюда, — Абрамов постучал пальцами по подоконнику.

Пока я раздумывал, как бы вернуть Майю в комнату, Абрамов отвернулся и принялся набирать номер. Я, воспользовавшись ситуацией, взял Майю за руку и потянул за собой. Майя повиновалась с большой неохотой.

— А мы нигде не встречались? — спросила она вдруг Абрамова.

— Кажется, что встречались, — осторожно сказал Абрамов, и полы его халата слегка разошлись. Майя остановилась.

— На похоронах? — спросила Майя, запустив освобождённую от меня руку в свои прямые волосы.

— Конечно, не на похоронах, — сказал Абрамов. — Тогда я бы помнил, как вас зовут, какого вы года рождения и где вы работаете или учитесь. Да и ваш знак зодиака, само собой.

— Он профессионал, — сказал я.

— Я профессионал, — сказал Абрамов.

Майя взяла со стола визитку Абрамова и помяла в руках. «Помяла визитку, выпила сто граммов настойки, как лимонад в жаркий день, а ещё футболку надела без разрешения», — думал я с нежностью.

— А как вас самого надо будет похоронить? — с какой-то мрачной игривостью спросила Майя.

— Небесные похороны, — отчеканил Абрамов. Это был тщательно взвешенный ответ.

* * *

Вернувшись в комнату, мы забрались на матрас. Теперь между нами была неловкость. Я заметил, что по Майиной коже пошли мурашки, встал и закрыл форточку. Голый, я стоял во весь рост в свете луны, а Майя глядела на меня как на фокусника, которому изменила ловкость рук.

Она спросила, можно ли здесь курить, уже сунув в рот тонкую сигарету. Сказал, что нельзя. Она послушалась, убрала сигарету и следом сняла футболку. Я попытался запечатлеть момент, как качнулись её груди, но было слишком темно, опрокинул её, стал целовать в живот, покрытый светлыми мелкими родинками, Майя бесстрастно схватила меня за затылок, прижала к себе, но в этот момент опять заорал Абрамов: «Я хочу капсулу! Капсулу! Спрессуем!», и сразу после этого раздался треск стекла.

Майя захохотала, я опустил голову, а Абрамов всё продолжал: «Смотря какая печь, от роста ещё зависит! Вообще — минут сорок горит».

— Что, больше не станешь пробовать? — спросила Майя, пощекотав меня, я вскинул руку от неожиданности, едва не разбив ей нос.

Больше мне не хотелось ничего, стало обидно, что она мной не интересовалась. Если и спрашивала, то всякие глупости. Про зачатие, например.

Мне было бы приятно ответить на следующие вопросы: как вы работаете над шутками? кого вы считаете своим учителем? что вас вдохновляет больше всего? Ничего такого Майя мне б в жизни не задала, пролежи мы в кровати хоть до конца времени. Я лёг на спину и стал изучать потолок. Впервые заметил большую паутинообразную трещину.

— С тобой что-то не так?

— Кажется, у меня изжога, — сказал я наугад и в этот момент в самом деле почувствовал что-то похожее.

Майя засмеялась так громко, что Абрамов за стенкой перестал обсуждать кремацию. Это скверно, что Майя захохотала, пока я был без трусов, голый мужчина и женский смех — худшее сочетание в любом контексте.

— Я думала, что комики всегда шутят, — сказала Майя, привлекая меня к себе. — А комики только жалуются на детские травмы и болезни. А похоронный агент, наоборот, смешной.

— Он не смешной, а циничный.

— Только не дуйся. Ты мне нравишься, — Майя приникла губами к моему уху и медленно, тихо, но очень внятно сказала. — Можно даже сказать, что я тебя люблю.

Я поглядел на Майю.

— Что? Вот просто так? Я тебя люблю?

Майя опять засмеялась и стукнула меня кулачком в плечо. К глазам подступили слёзы. Годы сделали меня сентиментальным. Недавно я прослезился над романтической комедией — это уж чересчур.

Молодёжь, — думал я, пряча слёзы, — теперь у них всё запросто. Сейчас люблю, через пять минут не люблю, а я вот никому никогда и не говорил таких слов, хотя, может быть, и любил, и даже сильно. Майя смеялась, а я смотрел на неё, не догадываясь, что больше её не увижу.

* * *