Рекорд

Рекорд — это не просто цифра или результат на табло. Это доказательство мастерства, упорства и силы духа. Возможность войти в историю, стать легендой.

Рекорд — это символ победы в самой сложной борьбе: борьбе с самим собой.

Из редкого интервью Федора Матросова

Тим

— Расскажи мне, как он умер.

— Я расскажу вам, как он жил…

Я опускаю крышку ноутбука и смотрю в серый потолок.

Фильм Эдварда Цвика «Последний самурай» я смотрел раз десять и всегда находил в нем что-то новенькое для себя. Этот раз тоже не стал, блядь, исключением.

Реальность такова, милый друг, что в этой цитате из культового кино смысловая ошибка.

Всем плевать, как кто жил. Насрать громадную кучу, если хотите прямолинейности. Взять в пример Федора Матросова, который при жизни не попал ни в одну сводку новостей. Никому дела не было, что живет в Сибири такой уникальный чел, у которого японцы заказывают движки для своих соревнований и просят консультаций. Он организовал школу картинга, тренировал молодняк, внушал мечты и веру в будущее. Замечал и взращивал дарования. Благодаря этому парню в Красноярске появились две сильнейшие гоночные команды, в дальнейшем и другие города подтянулись. Нигде об этом не написано.

В день, когда Федор погиб, он стал звездой. Ну и я вместе с ним.

Федор не был богат, не был успешен, у него никогда не было жены или хотя бы постоянной женщины. Но в мире гонок, по крайней мере в нашей стране, абсолютно все знают, что погиб он на трассе под колесами собственного ученика. Такая вот, сука, драматичная история: размозжить череп самому лучшему человеку на планете и жить преспокойно дальше. Кто-то бы смог? У меня, как видите, получается. Живу, блядь, и радуюсь.

Мы с Семеном, главным механиком, перебрались в столицу, так как команда «Скорость 360» разорилась. Менеджер, пилоты и большинство механиков свалили. Скатертью дорога.

Этот гараж мы выкупили каким-то чудом за копейки, перетащили инструменты и кубки как остатки роскоши. Более-менее прибрались. Если бы я писал автобиографию, то назвал бы эту главу «День дна». Заслуженного.

Герой моей биографии постоянно бы что-то делал, потому что когда он останавливается, то сталкивается с тем, что не может понять цели. Поэтому каждый день. Каждую минуту. Каждую гребаную секунду он капец как занят. Или гоняет, или ебется. Иначе мысли громкие, и их невозможно перебить.

Старый механизм скрипит, поднимая ворота, и нашим с Семеном взорам открывается картина — два раздолбанных мерса на фоне серой стены.

Краем глаза считываю, как каменеет лицо механика, и прежде чем он начнет ныть о тленности бытия, я встаю перед ним, заслоняя собой тачки, и сообщаю радостно:

— Они почти в идеале.

— Агай, твою мать.

— Почти, — повторяю. Это слово в последнее время преследует меня как приколоченное. Раздраженно хмурюсь. — Нужно ток немного подлатать.

— Мы не соберем нормальную боевую машину из этого хлама, Тим, можешь резать меня ножами.

— Мы соберем ее за два месяца.

— Ты прикалываешься?

Семен пытается обойти меня — не даю. Сделав пару попыток, он сплевывает и начинает ругаться.

— Предлагаю для начала пойти пожрать где-нибудь, — захожу издалека. — А потом, уже в хорошем настроении…

Он злобно стреляет глазами и заваливается в гараж. Я сжимаю зубы и иду следом.

— Это хлам.

— Здесь почти целый корпус. — Упираюсь ногой в капот. — А там — движок в норме.

Почти целый корпус. Почти идеальный движок. Почти самый быстрый оргазм в жизни Насти Луцкой.

Гребаное слово. Как проклятье. Надо что-то с этим делать, в каком-то месте пора разорвать круг, а то так и будем в хорошистах.

Пульс внезапно ускоряется, сердечная мышца работает на износ, и я ощущаю что-то вроде нервного срыва. Минута тишины — и сразу перманентно херово.

Мы с Семеном мрачно пялимся на ушатанные мерсы. Он закуривает.

— Какой план, Тим?

Встряхиваю головой и заявляю:

— Гонка «24 часа Нюрбургринга».

— Иди ты на хер, — тут же следует ответ.

Я не обижаюсь. Он одумается.

Жду, пока Семен отводит душу, строя трехэтажные матерные конструкции, и начинаю говорить:

— Любительские команды на более серьезные соревы не пустят. Перед нами двери закрыли наглухо, сам же в курсе. Я не понимаю почему, но со мной не хотят даже разговаривать, будто кто-то поставил где-то галочку. Наш шанс — Нюрбургринг. — Помолчав, добавляю: — Закрытые двери надо выбивать. Я уже подал заявку.

— Ничего, что четырехдверная? — Семен обходит седан по кругу.

Уже соображает по делу, что хорошо.

— Я изучил правила, там нет ограничений. Мы доделаем подвеску, переставим движок, кое-что допилим.

— Кое-что! Ага. А почему именно мерс, Тим?