Ректор для попаданки (СИ)

— В них видят будущее, — точно так же фыркнул Эдмонд. — Ну, как вы думаете, госпожа Хранитель, для чего могут служить пакорки?

— Откуда ж мне знать... Может, это у вас игра такая?

— Не игра.

— Для расслабона?

— Что такое расслабон?

— Ну... для ммм... релаксации?

— Релаксация, — задумался ректор. — Это то, что мне не помешает прямо сейчас... Но нет, пакорки — это средство вызвать нужного человека, который находится далеко.

— И кого же вы вызываете, товарищ ректор?

Я подошла поближе, чтобы внимательнее рассмотреть эти самые пакорки. Симпатичные кругляши, похожие на большие шарики, которыми дети играют в выбивала. Внутри — радуга, которая сливается в одно сплошное гипнотизирующее пятно, когда шарик крутится.

Не касаясь пакорок, ректор снова запустил их в путешествие по столешнице, а я покачала головой:

— Красиво, конечно, но как это может вызвать человека?

— Если желаете, можете посетить завтрашнюю лекцию по способам коммуникации в мире магов — я вас лично приглашаю, — язвительно ответил Эдмонд. А потом серьёзно добавил: — А если честно, то пока этот способ не работает.

— Боюсь предположить, но вы хотите связаться с... — я наморщила лоб, чтобы вспомнить имя матери Снежки. — Риеллой?

Он вскинул на меня испуганный взгляд, словно я застала мужчину за жутко неприличным действием, а потом прищурился:

— Рамон? Вот же трепло!

— Она совсем не выходит на связь? — тихо спросила я, положив на плечо Эдмонда руку, чтобы успокоить и подбодрить. Шутить и издеваться на эту тему у меня желания не было. Я прекрасно понимала, как отсутствие жены ударило по Снежианне, по Эдмонду. Хотя последнее я понимала не в полную силу. Я ничего не знала об отношениях ректора со сбежавшей женой. И, положа руку на сердце, мне не особо хотелось, чтобы у мужчины напротив вдруг обнаружились чувства к эгоистичной кукушке. Тем более после оговорки Эдмонда про его чувства ко мне.

Возможно, и мои мысли были несколько эгоистичны, но будь Риелла хорошей матерью и не брось своего ребёнка ничего не соображающему отцу, меня бы загрызла собственная совесть. А так...

Эдмонд снова вздохнул, прекращая тщетные попытки достучаться до эгоистичной матери.

— Я не знаю, чем помочь дочери, — ректор развёл руками и опустил голову. От былых бабочек в животе не осталось ни следа, но теперь мне хотелось стать львицей и зубами выгрызть счастье для этого мужчины и ни в чём не повинной малышки, застрявшей в теле котёнка.

— Возможно я смогу, — тихо сказала я и тут же добавила, поймав недоверчивый взгляд ректора. — Книги. Если в вашей библиотеке есть книги об оборотничестве, я смогу помочь Снежианне вернуть человеческий облик.

На дне тёмных глаз зажёгся робкий огонёк надежды, который ректор, по обыкновению, тут же поспешил замаскировать и спрятать.

— Сомневаюсь. Дело в том, что здесь нужна информация не об оборотничестве в общих чертах. Моя дочь принадлежит к вымирающему виду, о котором данных и в былые времена было преступно мало. Риелла — последняя в роде Диких белых кошек. Точнее, она и моя дочь — последние представители этих оборотней.

— Да уж, — проворчала я себе под нос. — Ну... Я переверну библиотеку вверх дном, но постараюсь помочь Снежианне. А если потребуется, разыщу все библиотеки вашего мира и перечитаю все книги! Девочка не должна страдать из-за эгоизма и безответственности своей ма... тери.

Хотелось бы мне называть вещи своими именами, но я всё ещё не знала отношения Эдмонда к своей жене, а потому приходилось подыскивать нейтральные выражения. Хотя видит бог, я бы сказала совсем иначе!

Эдмонд взял меня за руки и заглянул в мои глаза так проникновенно, что мне стало неуютно.

— Если вам удастся... если ты сможешь помочь Снежианне, я сделаю что угодно для тебя. Любую просьбу, любое желание! Снежианна для меня — всё.

Я кивнула, сглотнув образовавшийся в горле тяжёлый ком. Вот и как мне теперь подвести этого человека? Да никак. В лепёшку расшибусь, но найду выход!

Ох, мало мне спасения всего мира, нужно помочь всем вокруг! А ведь никогда не страдала приступами альтруизма!

— Только... — начал было Эдмонд и осёкся.

— Что? — спросила я ректора и наклонила голову, разглядывая напряжённое лицо мужчины.

— Только одного не пойму, — всё же сказал он. — Зачем это всё тебе? К чему все эти слова про помощь Снежианне, ведь она для тебя — чужой человек.

— Не чужая, — тихо ответила я. — Я люблю её как родную.

Сказала и поняла, что ни на грамм не солгала. За эти дни я узнала столько нового, поверила в совершенно безумные вещи и поняла, что к белому котёнку, оказавшемуся несчастной девочкой, которую бросила родная мать, я испытываю совершенно определённые чувства. Я бы очень хотела стать для малышки той, которая сможет заполнить опустевшее сердечко девочки любовью и материнской заботой. Ведь мать — это не та, кто родила (хотя я не говорю про всех), мать — та, кто воспитала, кто была рядом, когда резались первые зубки, кто не спала ночами, переживая первые колики и простуды ребёнка. Та, для кого благополучие своего дитя выше и главнее собственного.

 А Риелла показала, что эти чувства ей неведомы.