Реквием

А вот группа детей из детского сада моего внука на прогулке в городе. Мой внук держит в своей руке ручонку крохотного, будто игрушечного негритёнка, много ниже его. А впереди дитя американских индейцев шагает, держась за руку девочки выходцев из юго-восточной Азии. За внуком вышагивает белокурая девочка, держащая за руку арапчонка. За ними мальчик-индус идёт рядом, что-то рассказывая, сверстнику китайцу. Я подсчитал: белых детей больше всех, но всего лишь пятеро в довольно многочисленной группе.

Я, закомплексованный с раннего детства, спрашиваю Женю:

— Как Эдик реагирует на детей с другим цветом кожи?

— Не реагирует никак. Такое впечатление, что он даже не замечает, что есть дети другого цвета кожи. Играет со всеми одинаково, не отдавая предпочтения никому.

Понимаю, что в душе моего внука уже не будет ширмы, отделяющей его мир от людей с другим цветом кожи. В его голове ни на сознательном, ни на подсознательном уровне не будет места внутреннему, самому стойкому апартеиду.

Во взрослой моей жизни я много раз сталкивался с людьми иного цвета кожи. В поездах, самолетах, на улицах, на научных форумах и заседаниях ученых специализированных советов по защите диссертаций. Слушая их доклады, общаясь в перерывах, я постоянно ощущал в моей душе тонкую, но прочную стенку, отделяющую меня от людей другой расы. Разрушить эту, казалось, прозрачную, тонкую, но не рвущуюся перегородку, отделяющую мой мир от внутреннего мира людей с другим цветом кожи, значит прежде всего осознать, что такой барьер в нас существует. Как и осознать побудительные внутренние мотивы, удерживающие этот барьер от разрушения.

Мы мало знаем друг о друге. Незнание порождает страх, который в свою очередь тянет за собой целый фейерверк эмоций, среди которых выпячивается нелюбовь к инородцам. А всё вместе порождает и вскармливает в нас первобытный, махровый, племенной расизм.

Гагарин в космосе!… Или баранчики в ларьке?

Он сказал: «Поехали!»

И взмахнул рукой…

Словно вдоль по Питерской,

Питерской,

Пронёсся над Землёй.

Николай Добронравов

Зима на шестьдесят первый год, по мнению видавших разное стариков, была необычайно тёплой. Морозов практически не было. Всё утопало во вязкой грязи и плотном тумане. Дорога раскисала так, что колёса телег погружались в чёрную клейкую массу до ступиц.

Автомобильное сообщение до Дондюшан прерывалось в такие зимы до полного высыхания весной. Поля уже высыхали, на пригорках за машинами начинала клубиться пыль, а в лощине вдоль массива, примыкающего к плопскому лесу долго ещё стояла непролазная топь. В те годы грузовые автомобили, повернувшие за дубом направо направлялись прямо в сторону Цауля. В двух километрах от дуба у небольшого пруда поворачивали налево и по проселку выезжали на плотину другого става, находящегося в полукилометре от Плоп.

А самая короткая полевая дорога, соединяющая Плопы с Дондюшанами была длиной чуть более пяти километров. Она проходила через колхозную тогда ферму, территория которой носит сохранившееся до сих пор название «На Батрынака».

Те маршруты сейчас помнят только пожилые и старики. Из Елизаветовки в Дондюшаны ездили и окольным путём — через Мошаны и Климауцы. Первые машины с гравием, насыпаемым на девственное доселе дорожное полотно от Дондюшан до Сударки, пошли только в шестьдесят втором.

Домой из Дондюшан в Елизаветовку через Плопы по субботам мы ходили пешком напрямик. Справа, не доходя до дуба, тропкой по диагонали пересекали сливовый колхозный сад, затем срезали угол через пашню, примыкающую к плопскому лесу. Пока мы шли по тропке, едва утоптанной после осенней вспашки, на наши кирзовые сапоги налипали, казалось, пудовые овалы грязи. Нарастая, они закручивались поверх сапог и, наконец, отваливались. Ноги мгновенно становились лёгкими; казалось, чуть подпрыгни и полетишь. Но через несколько метров ноги снова тяжелели. На всём пути до Елизаветовки на нашу обувь постоянно налипала, а затем отваливалась, казалось, бесконечная грязь.

Когда на самом низу склона мы выходили на большак, соединяющий Плопы с Дондюшанами, грязь с сапог мы очищали о прямые деревца недавно высаженных по обе стороны дороги пирамидальных тополей. Из заметки в газете «Юный ленинец» для детей пионерского возраста мы уже знали, что своё название соседнее село вело от многочисленных пирамидальных, белых серебристых и осиновых пород тополей, издавна растущих в большом количестве на пологих склонах долины Куболты. В переводе на молдавский язык слово тополь звучит плоп (поплар — лат).

Когда мы срезали дорогу по тропке мимо плопской колхозной фермы, посеянная там озимая пшеница в ту зиму доходила нам почти до колен. В том далёком шестьдесят первом пасху праздновали девятого апреля. Та пасха была замечательна тем, что в лесополосах и садах уже отцветали абрикосы.