Реквием

Тавик же долго крутил в руках мои бумажные сутки, меняя местами день и ночь. Затем зачем-то, держа петлю на вытянутой руке, дважды повернулся вокруг своей оси и, помолчав, произнес:

— Тут надо думать.

Мою тогдашнюю концепцию суточной конфигурации времени я больше никому не представлял. Боялся реакции, сродни Бориной. А сейчас вот представил. Бояться мне уже нечего.

Вероятно, если бы я видел только зеленоватые цифры электронных часов, в моей голове сложилась бы другая конфигурация суточного временного промежутка.

Если сутки представлялись мне двойной петлей, то неделя моего детства начиналась справа, совсем рядом с моей правой рукой. Далее неделя пересекала мой путь почему-то наискось, справа налево. Но каким бы ни был текущий день недели, я его никогда не обгонял и не пересекал. Он всегда был впереди меня и следовал, неясно по каким законам психологии, почему-то наискось.

По форме дни недели вначале напоминали квадратики. И лишь в субботу квадрат начинал вытягиваться в длину. Особенно воскресенье. В начале недели воскресный прямоугольник казался длинным, почти бесконечным. В следующий понедельник мое только что прошедшее воскресенье представлялось совсем коротким, иногда вообще в виде тонкой вертикальной палочки.

Без глубокого психоанализа ясно, что я всегда был переполнен завышенными притязаниями, надеждами и ожиданиями на воскресный день и каким было мое разочарование действительностью.

Недели, как и дни, следовали в основном прямо. И, лишь складываясь в месяцы, мои недели приобретали вид дуги не только в горизонтальной, но и в вертикальной плоскости. Поэтому год мой представлялся огромным обручем с самой высокой точкой на западе, за колхозной тракторной бригадой.

Там было 31 декабря и сразу же за ним следовал Новый год, первое января. Январь в основном был горизонтальным. Февраль же шел по пологой и дуга его направлялась на северо-запад мимо конюшни, в сторону колхозного ларька. И так до апреля, в конце которого дуга миновала север и направлялась к востоку.

Конец учебного года почему-то всегда располагался строго на востоке, за домом Савчука. И, казалось бы, против логики — конец последней четверти располагался на самой низкой точке годового круга. Июнь и июль шли с незначительным подъемом по пологой дуге.

И лишь во второй половине августа, который, по неясно каким законам, до сих пор проецируется в моей голове строго на юг, дуга резво взмывала ввысь. Затем снова она становилась высоко пологой до конца года, где на западе стыковались конец декабря и первое января. И никаких, как диктует логика, спиралей.

Таким было мое самоощущение во времени и отчасти в пространстве во времена уже далекого детства. Но копаться в глубинах нашего подсознания предоставим психоаналитикам, а сами вернемся к нашим часам.

«Победу» я носил до девятого класса. Когда мне исполнилось пятнадцать, «Кама» перекочевала на мою руку. На Алешиной руке красовались «Командирские», потом «Слава» — 25 камней. Мой отец всю жизнь носил только» Победу».

Потом мне подарили «Зарю», затем «Славу» 26 камней, с числами, днями недели и автоподзаводом. Некоторое время носил модные и дешевые электронные. В девяностом, будучи проездом в Конотопе, увидел на витрине элегантную карманную «Зарю» на цепочке. Попросил разрешения посмотреть.

— Часы единственные, спешат на несколько часов в сутки.

Это мы уже проходили. Купил. Уж больно хороши! Уже дома вскрыл и кончиком иглы освободил перехлестнувшиеся витки волоска. Потом их забрал Женя. Часы тикают по сегодняшний день.

Как и я, неравнодушны к часам и сыновья. Наверное, как и все мальчишки в мире. В конце восемьдесят пятого, я, будучи в Москве, зашел в «Детский мир» на Лубянке. Увидел детский сборный конструктор электронно-механических часов с будильником стоимостью в двенадцать рублей. Купил, не думая. Поиграются оба, а потом веником в совок и на мусор.

Дома пятнадцатилетний Олег прежде всего развернул большой лист схемы сборки и инструкцию. Долго читал и изучал. Я недоумевал:

— Что он понимает в тех чертежах?

Мне самому очень многое было непонятно.

Олег, вооружившись самым миниатюрным надфилем и мелкой наждачной бумагой, освобождал выштампованные в одной большой плате пластмассовые детали и терпеливо собирал. Я радовался. Делом занят, да и какие-то навыки приобретет.

А Олег все собирал. Молча. В библиотечной. Перед сном все складывал в заводскую упаковку, а на следующий день все снова раскладывал на столе. Почти все детали перекочевали с платы на корпус, который уже чем-то напоминал вынутые из футляра часы.

Однажды в воскресенье, ближе к вечеру Олег протянул мне часы. Я приложил к уху. Часы мерно тикали! Секундная стрелка плавно двигалась по кругу циферблата! Я смотрел на Олега и на часы, гадая:

— Какое чудо больше?

Как оказалось работал и будильник.

Более пятнадцати лет будильник показывал время в гостинной. Олеговы часы оказались самыми точными изо всех часов, тикающих в нашем доме. Как говорила Таня, не минута в минуту, а секунда в секунду. Последние годы часы исправно несли службу на кухне.