Реквием

Подростки толпились беспокойной стайкой, ревниво глядя, как парни постарше приглашают их сверстниц на танец. Деланно отвернувшись, как будто им нет никакого дела до происходящего на танцплощадке, подростки тайком закуривали, часто сплевывая сквозь зубы обильную слюну. Младшие, возбужденные скопищем людей и бухающей в животе и груди музыкой, носились между деревьями, часто толкая стоящих взрослых.

На террасе клуба сгрудились парни, которым предстояло идти в армию. Откуда-то появлялся графин с вином. Передавая по кругу, взятую из кинобудки, помятую и обитую эмалированную кружку, наполненную вином, парни с видом бывалых вояк смаковали будущие армейские будни.

На низких скамейках у входа в сельсовет отдельной группой располагались старики, большинство из которых опирались на палки с гнутыми полукруглыми рукоятками, отполированными мозолистыми руками до лакового блеска. Из года в год они собирались на этом месте, так как близкая громкая музыка отдавалась, по словам георгиевского кавалера и обладателя кайзеровских усов Гната Решетника, болью и шумом в ушах. Они сидели, поглядывая на бульвар, периодически громко вспоминали прошлое, никогда не перебивая друг друга.

На улице, среди гуляющих и возле сельмага уже появлялись первые, всегда одни и те же, пьяные. Вели себя они по разному. Одни, вклинившись в какую-либо группу, дурашливо развлекали народ, другие громко выражали свое личное мнение по любым вопросам. Некоторые стояли, качаясь с носка на каблук, впившись взглядом во что-то, им одним видимое. Наиболее беспокойных родственники, чаще всего жены, уговаривая, уводили домой.

Со стороны Брайково по шляху на велосипеде подкатывал холостой наглаженный дьяк плопского прихода Антоний. Демократически поздоровавшись с каждым стариком за руку, он снимал деревянные прищепки с манжет брюк. Вынув из внутреннего кармана пиджака алюминиевую расческу, он долго причесывал свои редкие длинные белесые волосы гладко назад, без пробора.

Отряхнув воротник и плечи, старательно продувал и прятал расческу. Прислонив велосипед к сосне, росшей перед сельсоветом, направлялся к небольшой группе старых парубков (холостяков), всегда стоящих в треугольничке между акациями возле верхней калитки бульвара.

Засветло со стороны Плоп, громко тарахтя и извергая густой голубой дым, подъезжали цепочкой два — три мотоцикла, на каждом из которых сидело минимум по трое седоков. Подъезжали лихо, почти вплотную к гуляющим. Это были уже взрослые парни, студенты техникумов и институтов, учащиеся ремесленных училищ. У части из них в селе были родственники, но в большинстве это были друзья по учебе, просто знакомые.

Они растворялись в компании парней, здороваясь и находя своих приятелей. Языком общения был русский, которым владели все. Часть плопских парней говорили на хорошем русском языке, без сочного и тяжело истребляемого украинизма, присущего жителям нашего села. Это были ребята из репрессированных плопских семей, учившиеся в Сибири и вернувшиеся совсем недавно с родителями из ссылки.

Оркестр играл очередную танцевальную мелодию. Приехавшие ребята приглашали елизаветовских девчат. По скамьям наблюдателей волной пробегало легкое оживление. Ожидались новые конъюнктуры. Но за все годы праздничных гуляний я не помню ни одного случая драки, как это сейчас бывает сплошь и рядом на дискотеках. Если приглашенная девушка была «занята», то-есть были серьезные и взаимные планы, то об этом оперативно и дипломатично информировали гостя и ситуация разрешалась мирным путем. Учитывалось и мнение девушки.

Я знаю более десятка смешанных браков между елизаветовкими и плопскими жителями. Как правило, эти союзы строились не по расчету. Мой знакомый и ровесник Костя Райлян, женившись елизаветовской «руске» Миле, прожил с ней, как говорится, душа в душу много лет. Потом несколько лет ухаживал за ней, прикованной к постели. Похоронив жену, он уже много лет живет бобылем, не представляя, по его словам, на месте Милы другую женщину.

Гуляния продолжались до поздней ночи. Домой я приходил на гудящих от усталости ногах. Восьмого ноября, как правило, спал дольше. Остаток дня проводил в безделии. В последующие каникулярные дни стаями бродили по лесополосам, доходя до пастбища в пойме речки Куболты, обследуя каменоломни и лисьи норы.

Подолгу, сидя на корточках на берегу, глядели в, ставшую к осени прозрачной, воду, надеясь увидеть, затерявшуюся с летних паводков, рыбешку, а то и что-то почудеснее. Ходили прощаться с озерами до следующего лета, по ходу проверяя, который раз в году, каждое дупло, засовывая в него руку по локоть, а то и по плечо.

Домой возвращались кругами, навещая соседние Боросяны, дойдя до легендарной каплицы (католической часовни), подвал которой служил усыпальницей нескольких поколений польских помещиков Соломок, владевших этой землей. В который раз пересказывали легенду о подземном ходе из подвала каплицы чуть ли не на берег Днестра, дополняя легенду своими фантазиями.