Реквием

После второго класса родители уже доверяли мне ключи от замка на входной двери. А до этого, уходя в поле, они закрывали меня спящим в доме на висячий замок. Из дома я выбирался через окно, открыв створку. В дошкольном возрасте я прикрывал окно длинной палкой. А сейчас, спустившись на землю, я, приподняв пальцем шпингалет, медленно закрывал окно. Полукруглый конец шпингалета, скользя по гладкой деревянной раме, падал, наконец, в свое выдолбленное гнездо, перекрывая мне, таким образом, возможность возвращения в дом до прихода родителей.

Обед мама оставляла в относительно чистой половине сарая на столике рядом с весами. После третьего класса в пятьдесят шестом году отец вырыл и забетонировал подвал, построив над ним времянку с летней кухней и баней. С тех пор еда ждала меня уже в летней кухоньке.

Наше дневное меню не отличалось большим разнообразием. Оставляли вчерашний борщ, пшенную кашу, приправленную зажаренным луком, с шкварками, либо с молоком, вареный картофель, мамалыгу, вареники, летом — салаты. Дежурной всегда была полная кружка молока. Во второй половине лета в обеденное меню могли входить коржи с маком на молоке, арбузы, дыни.

В одиночку обедали только ребята, у которых дома были бабушки. Поскольку моя бабушка Явдоха жила относительно далеко, а бабушка София, вернувшаяся из Сибири, жила у тетки Павлины, второй старшей сестры отца, еще дальше, то я в летние дни был предоставлен сам себе. Наша стая насчитывала более дюжины ребят, живущих в центре села. Середина — так называли нашу группу, в отличие от «долишных» и «горишных».

Обед мы могли начинать в десять часов утра и растягивали его часто далеко пополудни. Обедать начинали в том дворе, где нас заставали игры, выедая все до дна, пользуясь одной ложкой, а то и без нее. Затем переходили на другой двор и так далее. Но на десерт, мы тогда не знали этого слова, оставляли двор Гориных, где жил самый младший член нашей команды — Виталик. Его отец многие десятилетия работал бригадиром в колхозе, был, как называли в селе — одним из штатных.

Виталик рос очень худеньким, болезненным, его всегда преследовали неприятности, малые и большие. То его заклюет наш драчливый белый петух, оставив на лбу и носу отметины на всю жизнь, то по невнимательности близкого родственника ударит до потери сознания по переносице вращающаяся ручка колодезного ворота. А однажды он чуть не задохнулся в полужидкой грязи в канаве возле своих ворот, куда его столкнул ближайший сосед Женя Суслов.

Для укрепления здоровья мама ежедневно варила Виталику «каву» — какао с молоком и сахаром, благо вечером постоянно обнаруживала кастрюлю пустой. Наивно полагая, что сынок с аппетитом выпивает всю каву, мама готовила ее постоянно. Влетев всей стаей во двор Гориных, мы устремлялись к дворовой плите под навесом, где нас ждала заветная кастрюля. Наливая каву в одну на всех чашечку, мы бдительно следили, чтобы кто-нибудь не выпил на глоток больше. При этом всех, да и самого Виталика, меньше всего заботило то, сколько выпил он сам.

По соседству с Гориными жили Кордибановские: тетя Раина, с сыном Адольфом, ровесником моего брата. Тетя Раина была дочерью старого Марка Ткачука, имя которого носит мост напротив его двора. На широком, заросшем одуванчиками, уклоне от дома до ворот было множество нор пауков-тарантулов. Шарик смолы, закрепленный на узелке прочной нитки был почти у каждого в кармане. Присев на корточки, мы опускали и поднимали смоляной шарик в норке.

После нескольких неудачных попыток, разозленный паук прочно стискивал коготками челюстей край шарика, прочно увязая в липкой смоле. Вытащенный на свет божий, паук разжимал, наконец, челюсти и вставал на дыбы в оборонительной позе. Если удавалось схватить за спинку двумя пальцами, а если нет, то палочками, паук водружался в круглую жестяную коробочку из-под сапожной ваксы.

Стыдно признаться, но из песни слова не выкинешь. Мы разводили маленький костер из листов бумаги и прямо в закрытых коробочках жарили пауков. Услышав хлопок с последующим шипением, мы констатировали готовность паука.

Уже не помню, чья была идея, но жаренным пауком мы угощали того же Виталика. Вероятно, в знак признательности за каву. Это событие было вытеснено из моей памяти, но через много лет напомнил об этом, уже будучи моим непосредственным начальником, тоже ставший врачом, все тот же Виталий Васильевич Горин.

Делая небольшое отступление, связанное с поджариванием пауков, должен сказать, что с раннего возраста у меня была почти патологическая тяга к огню. А может просто не была развита охранительная реакция, включающае страх к огню, несмотря на то, что воспитательные воздействия со стороны родителей проводились адекватно и регулярно.