Реквием

Лене вдруг сделалось стыло и неуютно. Такое случалось с ней в детстве, в деревне на сиротливом печальном осеннем огороде после уборки всех овощей. На душе становилось то взъерошено, растрепано, то пустынно. В ушах слышалось тихое курлыканье – печальный журавлиный стон. Перед полуприкрытыми веками красиво вышитым узором, косой цепочкой, по сини небесной пролетала удаляющаяся стая прекрасных птиц…

Инна встрепенулась.

– Знаешь, я загадала: если завтра будет солнечный день, все у нас с тобой сложится хорошо, – пробормотала она и опять замолчала, словно отгородилась от подруги своим нестерпимым горем.

– Я то же самое чувствую. У меня те же внутренние ассоциации.

– Я рада, – выдохнула Инна.

– Я хочу тебе хоть чем-то помочь не столько потому, что ты страдаешь, сколько потому, что ты не заслуживаешь этих мучений, – прошептала Лена. – Марк Аврелий писал: «Боль есть представление о боли». (Зачем о ней говорить?) Насколько это верно – не знаю. Я только сейчас вспомнила эту фразу. Надо бы исследовать эту проблему. Наверное, он имел в виду не чувствительность индивида, а его яркое воображение.

– Я всеми способами пытаюсь отвлечься от боли. Надолго меня не хватает. Одолела она меня. Это же пытка. За что расплачиваюсь? Когда боль нестерпима, я теряю чувство времени. Мне кажется, что прошла целая вечность и я уже ухожу туда… Трепещет в панике душа… Ох эта жуткая предательская мысль… И представляются нелепыми напасти предыдущих лет.

– По сравнению со смертью ничего не страшно.

Аврелий был философ, теоретик. Моя бабушка только когда теряла сознание от боли, начинала кричать. Волевая была. Жалела нас, терпела, пока хватало физических сил, – глухо проговорила Лена и добавила очень спокойно:

– В нашем возрасте здоровье мало у кого хорошее.

«Отвлекает меня разговорами», – подтекстом мелькнула в сознании Инны грустно-приятная мысль.

– Да уж, редко кто этим может похвалиться, – она дернула плечами. – У всех приличный реестр болячек: суставы заизвесткованные и зашлакованные даже у тех, кто заботился о себе с величайшим тщением, сердце, нервы. И что теперь рыться в их причинах. А в детстве мы почти не болели. Ну, если только кашляли, наевшись снега или сосулек. Все в семье лечились нутряным салом, медом и травами. Таблетки употребляли лишь в экстренном случае, когда температура подскакивала за тридцать девять.

– Как-то звоню начальнику, мол, не смогу прийти на работу, подарок себе преподнесла к юбилею: еще одну болячку. И по тому, как я со смехом выдала это известие, он понял, что мне не до шуток и срочно на неделю отменил все мои занятия. С ногами были проблемы. Пришлось даже купить себе фасонно-резную тросточку на случай непредвиденных болей в коленях. Шеф испугался, что потребуется немедленная госпитализация.

– Может, у тебя подагра – болезнь гениальных людей?

– Люблю тебя за острые шутки.

– Нервы – главная причина почти всех болезней, – раздумчиво сказала Инна. – Люди по большей части болеют от несоответствия между своим внутренним миром и внешним, от отсутствия между ними гармонии, когда нечем остудить и смягчить душевные муки. Душа человека изначально настроена на абсолютную правду, и с нею надо постоянно сверять свои помыслы и деяния. Нельзя позволять, чтобы душа замолчала…

– Как ты успокаиваешь расходившиеся нервы? – прервала философские рассуждения подруги Лена.

– До изнеможения листаю альбомы с репродукциями великих художников. Ты же знаешь, у меня их целая библиотека. При Советах могла себе позволить покупать.

– А меня сейчас больше очаровывает то, что создано Творцом, – природа. Ее красота – мое прибежище. Во всем ее ищу. Улавливаю вокруг себя малейшие отзвуки и отсветы прекрасного. В декабре попала под град. Редкое явление в эту пору. Темные, похожие на грозовые, облака неравномерно сеяли горошины льда, будто пригоршнями швыряли их в лицо, за воротник. Я пришла в восторг! У меня мгновенно поднялось настроение. Я пришла домой возбужденная, полная сил, счастливая!

Инна ловит ртом воздух. Непроизвольная, неконтролируемая, страшная кривая улыбка передергивает ее лицо. Лена пугается. Подруга жестом – слабым пожатием руки – успокаивает ее. Лицо и шея Инны покрываются испариной. Она на несколько секунд теряет сознание. На миг нереальная костистость ее измученного лица показалась Лене предсмертной. «У страха глаза велики», – напоминает она себе. Теперь Лена слышит сдавленный всхлип и немного успокаивается: «Слава Всевышнему, жива».