Реквием

— Рэйчел исцелили, — говорю я. Изнеможение тя­желое. Оно заглушает все чувства. — Ей подобрали пару, и она ушла. А ты позволила мне думать, что ты умерла. Я бы до сих пор считала тебя мертвой, если бы не... - «Если бы не Алекс», — думаю я, но не говорю этого. Конечно же, мать не знает историю об Алексе. Она не знает ни одной из моих историй.

Мать отводит взгляд. На мгновение мне кажется, что она снова расплачется. Но нет.

— Когда я была там, только мысли о вас — о двух моих чудесных девочках — позволяли мне держаться. Только они помогли мне сохранить рассудок.

В ее голосе звучит подспудный гнев, и я вспоми­наю о нашем с Алексом посещении Крипты: удушаю­щая тьма и разносящиеся эхом нечеловеческие крики, зловоние уборных, камеры-клетки.

Я не унимаюсь:

— Мне тоже было тяжело. У меня никого не было. И ты могла прийти за мной после побега. Ты могла бы сказать мне... — Голос мой обрывается, я сглатываю. — После того как ты нашла меня в Спасении — мы были совсем рядом, ты могла открыть лицо, могла что-нибудь сказать...

— Лина. — Мать поднимает руку с намерением снова прикоснуться к моему лицу, но видит, что я на­прягаюсь, и со вздохом роняет ее. — Ты читала когда-нибудь Книгу Плачей? Читала о Марии Магдалине и Иосифе? Ты задумывалась когда-нибудь, почему я дала тебе именно это имя?

— Читала. — Я читала Книгу Плачей самое мень­шее дюжину раз. Эту главу Руководства «ББС» я знаю лучше всего. Я искала в ней ключ к разгадке, тайные знаки от матери, шепот мертвецов.

Книга Плачей — это история любви. Более того - это история самопожертвования.

— Я просто хотела, чтобы ты была в безопасно­сти, — говорит мать. — Понимаешь? В безопасности и счастлива. Все, что я могла сделать... Даже если это означало, что я не могу быть с тобой...

Ее голос делается хриплым, и мне приходится от­вести взгляд, чтобы сдержать вновь поднимающуюся волну горя. Моя мать состарилась в крохотной комна­тушке, имея лишь каплю надежды, да слова, которые она день за днем выцарапывала на стене, — вот все, что позволило ей выжить.

— Если бы я не верила, если бы не смогла уповать на это... Много раз я думала о том, чтобы...  — Она умол­кает, не договорив.

Ей не нужно заканчивать фразу. Я понимаю и так, что она имела в виду: были моменты, когда ей хоте­лось умереть.

Я помню, что часто представляла, как она стоит на краю скалы и пальто бьется за нею. Я буквально виде­ла ее. Она всегда на секунду зависала в воздухе и пари­ла, словно ангел. Но всегда, даже в этих моих мыслен­ных картинках, скала исчезала, и я видела, как она падает. Может, в эти ночи она каким-то образом дотя­гивалась до меня сквозь пространство — либо я ее ощущала.

На некоторое время мы позволяем повиснуть мол­чанию. Я вытираю влагу с лица рукавом. Потом встаю. Мать встает тоже. Я снова, как и в тот раз, когда осоз­нала, что это она вызволила меня из Спасений, удив­ляюсь тому, что мы примерно одного роста.

— И что теперь? — спрашиваю я. — Ты снова уй­дешь?

— Я пойду туда, куда понадобится сопротивле­нию, — отвечает она.

Я отвожу взгляд.

— Так, значит, ты уходишь, — говорю я, и у меня тупо ноет под ложечкой.

Конечно. Именно это и дела­ют люди в неупорядоченном мире, мире свободы и вы­бора — они уходят, когда хотят. Они исчезают, потом возвращаются, потом снова уходят. А ты остаешься со­бирать обломки в одиночестве.

Свободный мир — это мир разрушения, как нас и предупреждало Руководство «ББС». В Зомбиленде говорят больше правды, чем мне хотелось бы верить.

Ветер сдувает волосы матери ей на лоб. Она за­правляет их за ухо: это жест я помню с самых давних времен.

— Мне нужно удостовериться, что то, что произо­шло со мной — что мне пришлось перенести, — не про­изойдет ни с кем больше.

Мать ловит мой взгляд, вынуждая смотреть ей в глаза.

— Но я не хочу уходить, — добавляет она тихо. — Я... я хотела бы узнать тебя нынешнюю, Магдалина.

Я скрещиваю руки на груди и пожимаю плечами, пытаясь отыскать толику жесткости, которую я в себе выработала в Диких землях.

— Я даже не знаю, с чего начать, — говорю я.

Мать разводит руками.

— Я тоже. Но нам это под силу, я думаю. Мне под силу, если ты мне позволишь. — Она слегка улыбается. — Понимаешь, ты тоже часть сопротивления. Именно этим мы занимаемся — сражаемся за то, что важно для нас. Верно?

Я встречаюсь с ней взглядом. Глаза у матери ясно-голубые, как небо над лесом — предельно насыщенный цвет. Я вспоминаю: портлендские пляжи, летящий воздушный змей, салат с макаронами, летние пикни­ки, мамины руки, голос, поющий мне колыбельную, чтобы я уснула.

— Верно, — произношу я.

Мы вместе идем обратно на явку.

Хана

Крипта выглядит не так, как мне запомнилось.

Я была здесь прежде всего один раз, со школьной экскурсией в третьем классе. Странно, но я почти ниче­го не помню про то посещение, только что Джен Финнеган потом вырвало в автобусе и всю обратную дорогу воняло тунцом, хотя водитель и открыл все окна.