Реквием

3 сентября 1942 <Белебей>

Сегодня день моего рождения. Какой печальный день. 34 года. Это закат моей женской жизни, а мог бы быть еще только расцветом. Теперь я почти всегда печальная, седая одинокая женщина. Для себя уже больше ничего не жду от жизни. Как часто, как много я думаю о тебе, мальчик мой, как хотелось бы каждый день беседовать с тобой на этих листках, но это невозможно. Я прихожу с работы, когда уже темно, ухожу тоже затемно, электричества у нас нет, а при коптилке не вижу. Кроме того, дома у нас такая шумная, не дающая никакой возможности уйти в свои мысли атмосфера, что я ничего не могу делать.

Самое любимое время суток у меня, когда я ложусь спать, и последние мысли мои перед сном всегда о тебе. Почти каждую ночь я вижу тебя. Проснувшись обычно часов в 5, задолго до того, как надо вставать, я снова переживаю свой сон. В этом моя жизнь. Потом я иду на работу, которую я ненавижу, которая мне ничего не дает, никому не приносит пользы. Исключение составляло только время, когда мне пришлось работать на поле нашего подсобного хозяйства. В эти дни я чувствовала особенную близость с тобой, вспоминала твои последние письма, в которых ты мечтал после войны заняться сельским хозяйством. В первый раз я вышла на поле в июне, через 10 дней после получения известия о твоей гибели. Мне было тогда очень тяжело, но в то время я еще твердо верила в твое возвращение, в чудо, в ошибку. Помню, как часто к концу рабочего дня, с трудом разогнув усталую от работы спину, заслоняя глаза рукой от солнца, я смотрела через поле в сторону дороги и ждала: вот из-за поворота покажется любимый мой, муж мой. Это было безумие, теперь я это ясно вижу, но это было так. На поле было, конечно, тяжело, особенно для не привыкших к физической работе, к сельскому труду. Я часто приходила вечером домой бесчувственная от усталости, но с каждым днем развивались и крепли мускулы во всем теле, кожа стала коричневой от загара. Особенно мне нравилось поливать овощи. Еще до того, как солнце поднималось над рощей, все мы, работавшие на поливке, спускались в овраг к роднику и, наполнив лейку, поднимались в гору по тропинке, ведущей к полю. Я несла свою лейку на плече. Поднявшись на гору, мы ставили лейки на землю и несколько минут отдыхали. Потом шли дальше. У каждой был свой участок поливки. Вода бежала из леек серебряными струйками и, журча, наполняла лунки с нежными всходами огурцов, рассадой помидоров и капусты. С утра земля была еще влажная, а в траве сверкали росинки. Мы все работали босиком, и подошвы ног за лето страшно огрубели и потрескались, но зато это, вероятно, пошло на пользу нашему здоровью. Во всяком случае моему. Сколько раз меня до костей промачивал дождь и приходилось работать, высыхая на ветру, и я все-таки не болела. Каждое утро, еще полусонная и разгоряченная сном, я выскакивала прямо из постели в одном сарафане и легкой кофточке и босиком отправлялась в поле и ни разу не чихнула даже, хотя ты помнишь, какие здесь холодные утра. Перед отходом в поле обычно выпивала кружку молока от нашей козы и съедала кусок хлеба. До 11-ти часов мы работали, а в 11 все собирались в рощу, где была устроена примитивная кухня: врыт в землю котел, на грубо сколоченном деревянном столе стояли глиняные чашки. Каждый брал из рядом стоящего ящика деревянную ложку, получал от бригадира талончик на обед и вставал в очередь к котлу, где уже хлопотала повариха в белом фартуке и белой повязке на голове. На завтрак чаще всего бывал отварной картофель и кружка кислого молока. Завтракали побригадно, рассевшись полукругом на земле. Многие смеялись и шутили, некоторые, непривычные к этой работе, слишком усталые, сидели молча, медленно жуя, а доев, торопились растянуться на траве и отдохнуть.

Когда я вернулась на завод к своей обычной работе, после поля, зелени березовых рощ, воздуха и солнца, в цехах казалось особенно серо, тускло и скучно. Как трудно было привыкать к грохоту молотков, к крыше над головой, которая закрывала от моих глаз синее бездонное небо и белые облака.

16 апреля 1944, Чкалов

Опять весна... Приближается день, который два года назад стал последним днем твоей жизни. Хочется думать о тебе, но мозги так загружены, что думать некогда. Только идя домой из школы, я обычно не замечаю пути, и мне кажется, что я иду не одна (особенно ночью, после вечерней школы), а с тобой. А еще я думаю о тебе, когда ложусь спать. Правда, голова моя так устает, спать я ложусь только тогда, когда делаюсь пьяной от усталости, и потому успеваю только подумать две-три минуты, которые проходят до сна, но все-таки это мои минуты, и это ведет к тому, что ночью я с тобой. ...>

А мировые события действительно уже наступили. Открылся второй фронт, которого ждали чуть не три года. Англичане высадили десант во Франции. Может, скоро конец войне?

5 июля 1944, Чкалов

Лето в разгаре. Кончились последние экзамены в школе. Это была первая в моей жизни "школьная" весна. Оказывается, это очень интересное, хотя и трудное время. Сколько волнений за каждого из учеников. И как торжественно проходили первые дни экзаменов. Масса цветов, торжественные лозунги, все девочки и учительницы в лучших своих платьях.

<Лето/>1944, Чкалов>

Дети меня очень любили и совсем не слушались. Каждый день я уходила из школы с таким количеством цветов, что еле-еле могла их дотащить, а иногда даже приходилось брать провожатого.

Жизнь здесь в степи весной и летом очень приятна. Заводской дом стоит в степи. Степной ветер обдувает нас даже в самые жаркие дни. А ночью, когда над степью встает луна, то огромная, низкая и оранжевая, то высокая, спокойная и лучистая, - степь полна голубых волн особенного легкого воздуха. В нашем жилгородке оба дома ярко освещены, между домами горят фонари, и жилгородок кажется каким-то островком. Зимой это было похоже на застывший во льдах "Челюскин". Снежная пустыня, которой не видно конца, и среди огромных, нанесенных метелями сугробов высятся наши два серых каменных двухэтажных дома. Живут здесь все ленинградцы, все знают друг друга, живут дружно и мечтают о возвращении в Ленинград. Дети целыми днями носятся в степи, загорели, как цыганята. Сегодня наш "Челюскин" опустел: детей отправили в пионерлагерь. Его устроили от завода в нашей школе, предварительно все отремонтировав. У нас в этом году большие огороды. Надеемся на урожай. Сажали картофель, огурцы, свеклу, тыкву, арбузы, дыни, только работать трудно, очень далеко. Через два дня уезжаю со школьниками на целый месяц в совхоз.

Олёнка моя совсем изменилась - у нее после тифа опять отросли волосы, такая шапка кудрей красивого пепельного цвета, а на солнце в них зажигаются бесчисленные огненные искры. Сама загорелая, похожа на негритенка. ...>

7 ноября 1944 <Чкалов>

Вчера и сегодня никуда не могу уйти от тоски. Все вспоминаю эти два дня 12 лет назад. Твой приезд 6 ноября 1932 года на рассвете, наш с тобой вечер 7-го, когда мы все решили ("первый день нашей эры"). 8 ноября мы пошли с тобой вечером на Невский и принесли домой бутылку "Карданахи", и все дома выпили за наше счастье. А 9-го днем ты уже уехал. Сколько всего было пережито за эти три дня. Как во сне - следующие за этим дни, до отъезда в Москву, к тебе. И сколько там...

2 января 1945 года <Чкалов>

Вот еще один год жизни канул в вечность. Он был много лучше, чем прежний, но все равно не было в нем ни одного счастливого часа. Да их у меня теперь и не будет, конечно. Какая страшная неизвестность ждет впереди. Но сколько я ни думаю о будущем, не могу себе представить, как же мы будем с Олёнкой жить...

29 декабря был день твоего рождения, далекий мой. Тоска, тоска, тоска. Не могу от нее избавиться. 31-го встречали Новый год. Что даст он? Самое большое - окончание войны. Но мне лично даже и окончание войны принесет невероятные трудности, так как переезд в Ленинград мне не осилить.

Я теперь стала свободнее вечерами (у нас теперь нет старших классов, и мне не приходится много готовиться к урокам), но я ничего не могу делать, ничем не хочется заниматься, даже читать не хочу. Если бы можно было, я бы спала непробудно, чтобы не приходить в себя. Забываюсь я во время работы. У меня большая нагрузка сверх уроков. Драмкружок в школе. Он отнимает у меня много времени. Отмечали литературным вечером юбилей Лермонтова, драматическими интерпретациями басен - юбилей Крылова, готовили самодеятельность к 7-му ноября, а сегодня на елке ставили под моим руководством написанную пьесу по сказке "Морозко". Кое-как осилили довольно трудную постановку, и ребята хорошо играли.

1 апреля 1945, Чкалов

Сегодня я целый день одна. Школьные каникулы. Мама с девочками ушла в театр. Я так люблю оставаться одна, но моментально, как только двери за уходящими закрываются, тоска, словно ожидавшая за дверью, входит и властно и безраздельно охватывает меня со всех сторон. Наверное, хорошо, что все эти годы такой еще свежей тоски о тебе я почти никогда не бывала одна. Иначе я уже давно утратила бы всякую работоспособность. Мне все труднее обращаться к тебе, даже на этих листочках. Видимо, время делает свое дело. Все расплывчатей мои сны о тебе. Мне все труднее их вспоминать. Я не ощущаю в них тебя, а только вижу. Почему это так? Верно, виною тому работа в школе, о которой перестаешь думать только когда засыпаешь. Да еще наша обстановка, всегда до предела нагруженная детской возней, игрой, ссорами, криком. Нет возможности принадлежать себе.

Апрель. Твой последний месяц. Темноглазый мальчик. Весна. Сегодня так тепло. Лужи. Солнце. Передают концерт Глазунова для скрипки с оркестром. Так хорошо. Похоже на весну. Звуки радостные, вздымающиеся, обгоняющие друг друга. Наслаждение искусством, красотой везде, во всем, жизнь моей крошки - это осталось для меня, и это много, очень много. Если бы можно было на минуту предположить, что все это ты еще разделишь со мной. Как трудно живому человеку осознать смерть.

1 мая 1945, <Чкалов>

Первое мая. Все утро передают по радио репортаж с Красной площади. Там сияет солнце и великолепие парада сливается с великолепием весны. А у нас, в "нашем" Чкалове - ураган со снегом и дождем, холод, озера и реки мутной воды, невылазная грязь. Наши дома в степи, как острова среди разбушевавшихся стихий. Как всегда в праздники, мучает тоска, щемит сердце, безнадежно серым кажется мне мое будущее.

А события в мире идут своим чередом. 23 апреля наши войска ворвались в Берлин. Путь, стоивший стольких жертв, подходит к концу. Не даром проливалась кровь наших людей, твоя кровь, мой мальчик. В дни таких славных побед, такой славы нашего оружия думаю о тебе, горюю о тебе, о том, что ты не можешь слышать и чувствовать, не можешь разделить с нами настоящих и будущих, таких уже близких торжеств нашего народа, нашей армии. 25 апреля наши войска встретились с войсками союзников. Какая это была минута, какое волнующее событие. Наш Мика, вероятно, уже в Берлине. Андрей или там, или в том месте, где произошла встреча союзных войск. Как много они видели. И ты мог бы, и ты, мой ушедший мальчик.

В школе был митинг после сообщения о вступлении наших войск в Берлин. Как горько плакали девочки, потерявшие отцов. Как много таких!

9 мая 1945, <Чкалов>

Победа, победа! Родной мой, победа! Вот он, тот день, ради которого ты отдал жизнь, ради которого вся наша многострадальная земля залита кровью и слезами.

8 мая в 23.00 Германия подписала безоговорочную капитуляцию. Как же это, любимый мой, кончится война, а тебя нет. Я по старой привычке написала "кончится", а она кончилась. Чувство такое, как после долгой и быстрой езды, когда вдруг внезапно остановишься. С непривычки все еще движется вперед, и немножко кружится голова, и ноги и руки не слушаются. Первый, о ком я подумала, как только мы узнали об этом, - ты, мой мальчик. Но сегодня мысль о тебе как-то особенно горька и в то же время горда. Ведь это вашей смертью, смертью миллионов таких, как ты, куплена победа. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

В душе моей какая-то оглушительная растерянность. Никогда ничем не заполнить мне пустоты без тебя. Но мир остался, жизнь победила, кровь больше не льется. Кто еще жив, те будут жить.

9 мая. 12 часов ночи. Вот и кончился этот день. Первый день без войны. Странное чувство нереальности все не проходит. 30-ю залпами из 1000 орудий приветствовала Москва эту победу. В репродуктор доносились залпы салютов и несмолкаемые крики ликования с Красной площади. Счастливые москвичи. Когда же я буду в Ленинграде!

22 апреля 1946, Ленинград

Вчера был день твоей памяти. Четыре года. Представляла себе, что этот день проведу в Колпино, на твоей могиле. Шел сильный дождь, поехать не удалось. До сих пор мысли мои о тебе не связываются с кладбищем, с землей, со смертью. Ты был таким воплощением жизни, и в душе моей ты живой.

В первый вечер приезда в Ленинград пошла на набережную и оттуда долго смотрела на свое окно, темное, слепое, забитое фанерой. Было такое чувство, что смотрю в склеп. Зайти домой в этот вечер так и не решилась.

По Неве идет лед. Снова весна. Сегодня первый раз в воде отразились огни того большого нового дома, который выстроили перед самой войной на противоположной стороне Невы. Еще немного, и начнутся белые ночи.