Реквием

Шаги, приближающиеся ко мне. Я отступаю вбок, но недостаточно быстро. Дверь распахивается. В двер­ном проеме появляется женщина. Она, вероятно, на несколько лет старше меня и глубоко беременна. Она испуганно отступает, давая мне дорогу.

— Вы заходите? — любезно интересуется женщи­на. Она не выказывает ни замешательства, ни смуще­ния, хотя наверняка подозревает, что я подслушала их разговор. Ее взгляд прикован к пятну на моем платье.

За ее спиной, у зеркала стоят еще две женщины и смотрят на меня с любопытством и весельем.

— Нет! — выпаливаю я, разворачиваюсь и иду прочь по коридору. Мне так и представляется, как эти женщины переглядываются, ухмыляясь.

Я сворачиваю за угол и безрассудно несусь по дру­гому коридору. В нем даже тише и прохладнее, чем в первом. Не надо мне было пить то шампанское, от него теперь голова кружится. Приходится держаться за стену.

Я никогда особо не думала про Касси О'Доннел, первую пару Фреда. Все, что мне известно, — это что они были женаты семь лет. Должно быть, случилось что-то ужасное. Ведь разводов больше нет. Они просто не нужны. Они практически вне закона.

Возможно,  Кассия не могла иметь детей. Биоло­гический дефект может стать основанием для развода.

Мне вспоминаются слова Фреда: «Боюсь, мне под­сунули брак». В коридоре прохладно, и меня бьет дрожь.

Табличка указывает на дорогу к дополнительной уборной вниз, по лестнице, застланной ковром. Здесь совершенно тихо, если не считать негромкого электрического жужжания. Я держусь за перила, что­бы не упасть из-за каблуков.

У подножия лестницы я останавливаюсь. Здесь ковров нет, и пол почти тонет в темноте. Я прежде бы­вала в Харбор-клубе всего дважды, оба раза с Фредом и его матерью. Мои родители никогда не были его чле­нами, хотя теперь отец подумывает о вступлении. По словам Фреда, половина бизнеса страны сосредоточе­на в гольф-клубах наподобие этого. Именно потому Консорциум тридцать лет назад сделал гольф нацио­нальным спортом, так он говорит.

В идеальной партии в гольф нет ни единого впу­стую потраченного мгновения. Ее отличительные чер­ты порядок, стиль и эффективность. Все это я узна­ла от Фреда.

Я прохожу мимо нескольких банкетных залов, со­вершенно темных, наверное, их используют для частных торжеств, - и, наконец, узнаю клубное кафе, где мы с Фредом однажды обедали. Наконец, я нахо­жу женскую уборную: розовая комната, напоминаю­щая гигантскую надушенную подушечку для була­вок.

Я подбираю волосы наверх и быстро промакиваю лицо бумажным полотенцем. С пятном я ничего поде­лать не могу, потому снимаю с пояса кушак и набрасы­ваю его на плечи, как шарф, завязав узлом на груди. Не самый лучший вид, но хоть какое-то подобие прили­чия.

Теперь, когда я привела себя в порядок, до меня до­ходит, что мне вовсе не обязательно идти отсюда к лифту: если повернуть налево, можно возвратиться в бальный зал коротким путем. По пути я слышу не­громкие голоса и шум телевизора.

Полуоткрытая дверь ведет в предбанник кухни. Несколько официантов — узлы галстуков ослаблены, верхние пуговицы рубашек расстегнуты, фартуки сня­ты и, скомканные, валяются в углу — собрались вокруг маленького телевизора. Один из официантов закинул ноги на блестящую металлическую стойку.

— Сделай погромче, — говорит девушка из кухон­ной прислуги. Официант с ворчанием подается впе­ред, сбросив ноги со стойки, и тычет в кнопку «гром­кость». Когда он усаживается обратно, я замечаю картинку на экране: колеблющаяся масса зелени, про­низанная струйками темного дыма. Меня пробирает нервная дрожь, и я невольно застываю.

Дикие земли. Наверняка это они.

Диктор новостей говорит:

— Стремясь уничтожить последний очаг болезни, регуляторы и правительственные войска вступили в Дикие земли.

Смена кадра: солдаты в камуфляжной форме под­прыгивают на обочине автомагистрали, связывающей два штата, машут руками и улыбаются в камеру.

— В то время как Консорциум собрался, дабы обсу­дить будущее этих неизученных районов, президент выступил перед прессой с внеплановой речью, в кото­рой поклялся отыскать всех оставшихся заразных и проследить, чтобы они были излечены или понесли наказание.

Смена кадра: президент Собел упирается руками в трибуну оратора — его печально знаменитая мане­ра,  — словно едва сдерживается, чтобы не обрушить ее на публику за камерами.

— Для этого понадобятся время и войска. Потре­буются бесстрашие и терпение. Но мы выиграем эту войну...

Смена кадра: сложенная из кусочков картина — зе­леное и серое, растительность, и дым и крохотные, остренькие язычки пламени.

Новый кадр: раститель­ность, речушка вьется между сосен и ив.

Еще один: де­ревья сожжены, красная почва обнажилась.

— Вы видите кадры аэрофотосъемки, сделанные по всей стране, в тех местах, где наши войска разворачи­вают охоту на последних носителей болезни...

И только сейчас до меня доходит, что Лина, скорее всего, мертва. Как только я не понимала этого раньше? Я смотрю на дым, поднимающийся над деревьями, и мне представляется, что с ним улетают в небо частички Лины - ногти, волосы, ресницы, превращен­ные в пепел.