Реквием

Высокий, пронзительный свист разрывает утрен­нюю тишину. Бист. Они с Пиппой сегодня утром от­правились в дозор, осмотреть окрестности города, вы­искивая других заразных, лагерь или хоумстид. Мы поворачиваем на юг. Мы идем с середины ночи, но те­перь нас переполняет новая энергия, и мы движемся быстрее, чем ночью.

Деревья расступаются, и мы оказываемся на краю большого расчищенного участка леса. Растительность тщательно подстрижена, и длинная ухоженная аллея тянется на четверть мили. На этом участке расположе­ны трейлеры — вместо колес они стоят на шлакобетон­ных блоках и бетонных глыбах, — а вместе с ними ку­зова грузовых автомобилей, палатки и одеяла, повешенные на ветки деревьев и образующие навесы. По лагерю уже бродят люди, и в воздухе пахнет дымом костра.

Бист с Пиппой стоят чуть в стороне и разговарива­ют с высоким русоволосым мужчиной у одного из трейлеров.

Рэйвен с моей матерью начинают выгонять группу на открытое место. Я остаюсь стоять на месте, словно корни пустила. Джулиан, осознав, что я не иду с груп­пой, возвращается обратно ко мне.

— Что такое? — спрашивает он. Глаза у него крас­ные. Он делает больше любого другого: ходит в раз­ведку, ищет еду, стоит на страже, пока остальные спят.

— Я... я знаю, где мы, — отвечаю я. — Я раньше тут бывала.

Я не добавляю: «С Алексом». Мне этого не требу­ется. У Джулиана вспыхивают глаза.

— Пойдем, — говорит он. Тон у него натянутый, но он берет меня за руку. Ладони у него сделались мозо­листыми, но прикосновение осталось все таким же нежным.

Я машинально оглядываю строй трейлеров, пыта­ясь вычислить, какой из них Алекс назвал тогда сво­им. Но тот визит происходил прошлым летом, в тем­ноте, и я была перепугана. Я не помню никаких примет этого трейлера, кроме складывающейся крыши из не­промокаемого брезента, а с того места, где я стояла, это не разглядеть.

Я чувствую всплеск надежды. Может быть, Алекс здесь. Может быть, он вернулся в знакомые края.

Русоволосый мужчина разговаривает с Пиппой.

— Вы пришли очень вовремя, — говорит он. Он на­много старше, чем казалось издалека, — ему самое меньшее за сорок, — хотя шея у него безупречная. Он явно не провел хоть сколько-нибудь существенного времени в Зомбиленде. — Час икс завтра в полдень.

— Завтра?! — переспрашивает Пиппа. Они с Тэком переглядываются. Джулиан сжимает мою руку. Меня охватывает беспокойство. — Почему так скоро? Если бы у нас было больше времени на то, чтобы составить план...

— И больше времени подкормиться, — вмешивает­ся Рэйвен. — Половина наших людей практически умирают от голода. Из них не выйдет хороших бойцов.

Русоволосый мужчина разводит руками.

— Это не я решал. Мы согласовываем действия с друзьями на той стороне. Завтра — лучший шанс на прорыв. Завтра значительная часть службы безопасности будет занята. Завтра в лабораториях обществен­ное мероприятие. Их снимут с периметра, чтобы охра­нять его.

Пиппа трет глаза и вздыхает. К разговору подклю­чается моя мать:

— Кто пойдет первым?

— Мы еще работаем над деталями, — отвечает муж­чина. — Мы не знаем, дошло ли наше сообщение до со­противления. Не знаем, можем ли мы надеяться хоть на какую-то помощь.

Когда он обращается к моей матери, его манера держаться сильно изменяется: он говорит более офи­циально и более почтительно. Я вижу, как его взгляд скользит по татуировке на ее шее, той самой, что вы­дает в ней бывшего узника Крипты. Он, очевидно, зна­ет, что это означает, хотя и не жил в Портленде.

— Теперь у вас есть помощь, — говорит моя мать.

Русоволосый мужчина окидывает взглядом нашу группу. Все новые и новые люди выходят из леса на расчищенную территорию, сбиваясь в кучу в неярком утреннем свете. Он слегка вздыхает, словно лишь сей­час осознал нашу численность.

— Сколько вас здесь? — спрашивает он.

Рэйвен улыбается во все тридцать два зуба.

— Достаточно, — говорит она.

Хана

Дом Харгроувов сияет огнями. Когда наша машина сворачивает на подъездную дорожку, у меня возникает ощущение, будто это огромный корабль сел на мель. Во всех до единого окнах горит свет. Между деревья­ми во дворе натянуты миниатюрные гирлянды, светя­щиеся белым, и ими же украшен гребень крыши.

Конечно, свет не имеет никакого отношения к празднику. Это — демонстрация могущества. Мы бу­дем владеть энергией, контролировать ее, обладать ею и даже тратить впустую, — а другие будут чахнуть в темноте, исходить потом летом и коченеть, как толь­ко похолодает.

— Правда, чудесно, Хана? — произносит моя мать, когда из темноты возникают слуги в темных костюмах и открывают дверцы машины. Они отступают и ждут нас, скрестив руки на груди — почтительно и безмолв­но. Вероятно, работа Фреда. Я думаю о его пальцах, сжимающих мое горло. «Ты научишься сидеть, когда я отдаю команду...»

И о монотонном голосе Кассандры, о вялой по­корности в ее голосе. «Он травил кошек, когда был маленький. Ему нравилось смотреть, как они уми­рают».

— Чудесно, — эхом отзываюсь я.

Мать поворачивается ко мне — она как раз выста­вила ноги из машины — и слегка хмурится.

— Ты сегодня вечером какая-то слишком тихая.

— Устала, — отзываюсь я.