Реквием часовщице

Внезапно она погрузилась в туман необычных эмоций. Крина приподняла устройство к лицу. Хотя она стояла в центре темной комнаты, перед ней раскрывалось пространство, которое она никогда не видела раньше: лучи заходящего солнца косо пробивались через табачный дым. Она сделала эти часы для хранения особых и давно прошедших мгновений времени. Ее ноздри ощущали сладкий запах табака и смолы, копившейся годами в трубке. Запах вызывал печаль одиночества. Она видела перед собой теплый оранжевый свет и лучи, скользившие через слоистый дым. Почему эта трубка и это время дня пробуждали в ней память о невстреченном возлюбленном? Почему он был связан с оранжевым светом заката?

Она выронила часы на ковер, и те обиженно закатились под деревянный секретер. В комнату галопом влетела пара шаловливых механизмов. Их маленькие копытца застучали по полу. Не обращая внимания на хозяйку и пощипывая друг друга за бока, они с такой поспешностью помчались в спальную, что взбили ковер на полу. Увлеченная их скачущим и безрассудным чувством времени, Крина последовала за ними — прочь от аплодировавших крыльев деревянной мебели. Она переступила порог спальной комнаты и покачнулась на ногах, когда тяжелая вещь, похожая на надгробный камень, опустилась на ее плечо. Царапающие когти несколько раз вонзились в кожу, пока часы устраивались рядом с ее правым ухом. Она повернулась и посмотрела в глаза из чистого золота.

— Дай мне твое время, милочка, — тихо прошептала она.

Пятна пурпурного света на шкафах и диване уже начинали бледнеть, сменяясь серебристо-синими оттенками. Вечерние сумерки уступали место лунной ночи. Голоса караульных на ступенях лестницы утонули в щебете ласточек и летучих мышей.

Крина вышла на балкон и посмотрела на проспект Вознесения. Все люди зиккурата радовались этому чувству времени. Оно казалось то непривычно странным, то до близости знакомым. Оно то нарастало, то убывало, как ущербная луна. И жители города подкручивали свои часы, вытягивая солнце обратно в небо и возвращая зиккурат на прежнее место в долгой эре, составленной из многих-многих эпох. Они вновь переделывали башни церквей и зеленые лужайки в скоплении маленьких домиков, чтобы одинокая мелодия фортепьяно могла свободно разноситься по аллее, как ветер, которым она когда-то была.

Крина могла видеть соседние кварталы, окрашенные в каштановый цвет. Там даже свет фонарей казался ржавым от пыли. Зиккурат умирает, подумала она, осматривая улицы, катившиеся в стороны, словно ее первые сосновые часы. Он не может защищаться от этого нового времени. Через глаза своих часов она видела, каким станет мир, преобразованный молодым подмастерье. Этот образ смотрел на нее с площадей переделанного зиккурата — предопределенные и строго измеренные улицы, похожие на стрелки безликого устройства, предательски объявлявшего точное время.

Часы по-птичьи склонили голову на бок. Острые когти, отступив немного от шеи, сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Оглянувшись на хозяйку, устройство ворчливо сказало:

— Мы станем правителями.

— Правителями? — переспросила Крина.

— Часы будут не только измерительными приборами, но и деспотами. Отныне будущее окажется в надежных руках.

— Нет, — холодным тоном ответила женщина. — Я позабочусь, чтобы будущее всегда оставалось под вопросом. Вскоре Метод споет реквием и покроет кожу подмастерья черными пятнами.

Она посмотрела на урбанизированную часть зиккурата. Казалось, что она парила над ним вдалеке. То был редкий вид, доступный лишь в эти часы. Широкая соленая равнина континента, на которой возвышался огромный ступенчатый город. Массивная глыба материка висела в тонком воздухе, и реки изливались в бездну небытия.

— Ты послала наперсницу отметить порог этого юноши? — спросили часы. — Плоды помпельмуса задействуют Метод, и жертва будет уничтожена?

— Мудрый человек почувствует дым пожара еще до того, как загорится спичка, — ответила Крина.

— Тебе не убить всех молодых изобретателей, — проворчали часы. — И ты не сможешь вечно отделять наш мир от реальности. Зиккурат погибает. Он рассыпается в прах.

— Я знаю.

С балкона она видела, как парившие акведуки города исчезали в мерцающем облаке ржавого цвета — облаке, которое теперь окутывало почти весь ее мир. Зиккурат был сказочной фантазией часовщиков. Великие мастера механики, подобные Крине, всегда мечтали о парящем континенте — конструкторе, который можно было вечно разбирать и собирать обратно.

Будто молитву, она прошептала лозунг их касты:

— Нет другой дороги, кроме нашего пути.

— Нам кажется, что появился иной вариант, — ответили часы, поднимаясь в воздух на металлических крыльях. — По крайней мере, один.