Реквием для хора с оркестром

Одна из портьер шевельнулась, и на середину комнаты шагнул низкорослый человек в мундире странного покроя, широких атласных галифе и начищенных до зеркального блеска сапогах. Некрасивое и прыщавое лицо человека обрамляли грязные волосы, свисавшие до плеч, обильно усыпанных перхотью.

«Вот так батька», — мелькнуло в голове у Никиты.

— Ну, здравствуй, — проговорил человек в галифе, печально и строго глядя на Никиту.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Никита.

Человек в галифе некоторое время исподлобья смотрел на него, потом повернулся в профиль.

— Не узнаешь? — осведомился он.

— Н-нет, — вздрогнув от неожиданного вопроса, признался Никита.

Человек как-то снисходительно вздохнул, заложил правую руку за обшлаг мундира, а левую за спину и прошелся по комнате. Шаги его мягко стучали в тесном пространстве. Он подошел к одной из портьер, висящей напротив той, из которой он появился, и, поправляя пурпурные складки, снова вздохнул.

— А ведь мне говорили, что в ваше время в каждом учебнике мой портрет встретить можно, — проговорил он, — фигура, можно сказать, эпохального значения. Человек-символ. А ты меня не узнаешь…

Никита, внимательно и честно вглядывавшийся в незнакомца, пожал плечами.

— Извините, — сказал он, — я в школе-то… не особенно хорошо учился.

— Может быть, ты и имени моего не знаешь? — с горькой усмешкой поинтересовался человек в галифе.

— А… какое у вас имя?

Человек в галифе выпрямился, тряхнул волосами, подняв в неподвижном воздухе облачко перхоти, и четко выпалил, словно рубанул шашкой:

— Махно!

— А! — обрадовался Никита. — Знаю-знаю! Слышал, конечно. Так вы и есть тот самый батька Махно? У меня друг есть… был… Гоша Северный. Так у него над правой коленкой татуировка есть… была — буква «а» в кружочке и надпись — «Анархия — мать порядка».

— Мое сие изречение, — нахмурясь, проговорил Махно.

— Я знаю, — тут же ответил Никита. — Еще помню, что вы одно время были красным командиром, а потом… красные вроде вас предали, и вы решили… Ага, вы еще с Буденным дружили, да?

— С Семеном у меня свои счеты, — неприязненно покривив рот, проговорил Махно, — не будем об этом. Сердце у меня хоть и не бьется, но все равно — не каменное. Больно вспоминать. Д-да, молодой человек… что было, то прошло. При жизни я немного сделать успел, но теперь хочу наверстать. Как я понял, ты уже порядочно погулял по этому миру и многое видел. Хочу спросить у тебя: что ты обо всем этом думаешь?

— О чем? — не понял Никита.

— Об этом мире, — тоном строгого наставника проговорил Махно, — ну, хотя бы сравнивая его с нашим…

— Что я думаю? — усмехнулся Никита.

Никита пожал плечами и начал рассказывать. Сначала неохотно и скучно, а потом, вспоминая все лишения и унижения, которые ему довелось претерпеть в загробном мире, Никита увлекся настолько, что с середины своего рассказа говорил исключительно матом, костеря на чем свет стоит цутиков, полуцутиков, ифритов, систему идентификационных номеров, сумасшедшие избушки на курьих ножках, бандитов с лицензиями и многое другое, что показалось. ему странным, диким и неправильным.

Махно, слушая, одобрительно кивал головой.

— …конем их всех кверху жопой! — темпераментно закончил Никита. — Ни хрена мне этот мир не нравится! Я домой хочу! И не успокоюсь, пока не попаду туда. Все.

— Ход твоих рассуждений мне понятен, — важно заговорил Махно, как только Никита замолчал, — только он неправильный этот ход.

— Почему? — удивился Никита.

— Во-первых, — тоном лектора начал Махно, — потому что на ту Землю, где ты жил, ты уже не попадешь никогда. И…

— Попаду, — сказал Никита, глядя в сторону.

— Нет, не попадешь, — качнул патлами Махно, — и потом…

— Попаду, — упрямо буркнул Никита и твердо сомкнул губы.

Махно усмехнулся.

— Во-вторых, — сказал он, — дело все в том, чтобы не стремиться убежать из существующего мира, а попытаться изменить этот мир. Понимаешь? Бегство — не выход. Твой мир — это тот мир, в котором ты сейчас находишься. Вот и нужно изменить его по своему усмотрению. Ты говоришь — по образцу Земли. Я говорю — да! Там, на Земле, я не был доволен существующим порядком, но когда оказался здесь, понял, что на Земле правила самая настоящая анархия. А то, что творится здесь, — это, надо сказать, прямая противоположность. Вся эта жизнь после смерти расписана от и до. Здесь даже нельзя сменить профессию, нельзя, допустим, уйти в разбойники, или, как вы говорите теперь, в братву. Слыхал о Вольном Стрелке?

— Робин Гуд? — вспомнил Никита.