Реквием для хора с оркестром

— Вот что бывает, когда человек… тьфу ты… когда ифрит загордится и перестает думать о том, что ему нужно выполнять свои прямые обязанности, а не… Не выдержал ты испытания, не выдержал… Пошел вон, придурок! — крикнул вдруг Артур Артурович. — Не тебе это я, — проговорил он, взглянув снова на вздрогнувшего Эдуарда Гаврилыча, — а Рашиду…

Рашид, который вперся в зал, таща на плечах свою лохматую лошадку, испугался окрика начальника и, пятясь, удалился. Потом — судя по грохоту — упал, уронив на себя стоявшую у крыльца семипудовую плевательницу, но не расшибся, потому что тотчас со двора донеслось протяжное:

— А белый лебедь на пруду-у-у… Качает павшую… звезду-у-у…

— Вот Рашид, например, — отвлекся Артур Артурович. — Балбес балбесом, а обязанности свои выполняет еще получше тебя. Ни одного запротоколированного происшествия не было на твоем бывшем участке за тот период времени, пока он там работает. Ни одного! А у тебя что — только тебе дали шанс реабилитировать себя после того ужасного проступка, который ты совершил в Городе, а ты что — опять? Опять лопухнулся, дорогой… Накатали корнеплоды на тебя шестьдесят восемь жалоб в разные инстанции — и вчера мне пришла бумага, по которой тебя приказано снять с вверенного участка и…

Артур Артурович снова выдержал паузу, во время которой можно было слышать, как развеселившийся после приключения с плевательницей Рашид, подпрыгивая, радостно декламирует:

— Мы делили апельсин!

Много нас, а он один!

— И отправить на пенсию! — закончил свою речь Артур Артурович.

И тут грянул гром (потом оказалось, что это все тот же бесконечный Рашид, катая на себе лохматую лошадку, влетел пьяной башкой в пасть опрокинутой плевательницы).

— Как на пенсию? — пролепетал Гаврилыч.

— Позвольте, как это? — тихо спросил и Эдуард.

— Вот приказ. — Артур Артурович помахал в воздухе какой-то бумажкой. — Подписан всеми, кто должен подписать. А приказ есть приказ… Так, по этому вопросу все. Переходим к последнему вопросу. Сегодня на повестке дня у нас…

Но что было еще на повестке дня, ни Эдуард, ни Гаврилыч так и не узнали — потому что незамедлительно после оглашения страшного приговора к их месту подошли два мрачного вида ифрита и молча и недвусмысленно указали Эдуарду Гаврилычу на дверь, выходящую во двор, откуда все еще неслись развеселые пьяные крики Рашида.

Так и получилось, что бравый милиционер Эдуард Гаврилович, вместо того чтобы заниматься привычным для себя и полезным для общества делом, теперь целыми днями просиживал в кабаке «Закат Европы», пропивая крохотную свою пенсию.

Глава 3

Как бы то ни было, а настроение у Никиты все-таки улучшилось после того, как он покинул душные стены подземелья и оказался на поверхности загробного мира. Был вечер (день и ночь в этом мире сменялись друг с другом примерно с такой же последовательностью, как на Земле, разве что время измерялось не минутами и часами, а сглотами и суперсглотами), был вечер, и на улицах Города было шумно. Между пестрыми, разнокалиберными и разномастными домами катились толпы горожан — самых разнообразных существ, которые в большинстве своем были выходцами с Земли, однако выглядевшими не так, как они выглядели там, а так, будто явились с самых разных концов бесконечной вообще-то Вселенной.

«Да-а… — думал Никита, медленно фланируя по тротуару и разглядывая толпу, — как там мне полуцутик объяснял, — люди и подобные им существа появляются в загробном мире в виде собственной душевной сущности. Теми, кем они себя представляют. Вот Соловей-разбойник рассказывал — дядька Черномор, оказывается, всю свою жизнь мечтал об обыкновенном женском счастье — и домечтался — умер и оказался женщиной. А я ничего такого о себе не мыслил, вот и остался тем, кем был. А интересно, был бы я таким же фантазером, как мой папаша, писал бы книжки о Ласковом Хрене, отождествляя себя с лирическим героем собственных вымыслов, — кем бы я тогда был? Ну ладно, хорошо, что у меня воображение все-таки не такое бурное, как у некоторых… Вот кем, хотел бы я узнать, был этот шарик на семи ножках?»

Никита приостановился, рассматривая очередного проходящего мимо него горожанина — небольшой воздушный шарик с намалеванной на резиновой поверхности рожицей семенил по тротуару, мелко перебирая коротенькими ножками. Порывы невесть откуда налетавшего ветра тормозили продвижения шарика, кидая его из стороны в сторону, но шарик мужественно продолжал нелегкую свою прогулку, не меняя направления.

«Или эта вот размазня…»

Никита посторонился, пропуская, похожий на струйку ртути, маслянистый ручеек дурнопахнушей жидкости.

«Что это за дрянь? — подумал он. — А почему бы мне не спросить?»

— Я стул! — неизвестно чем и неизвестно откуда ответил вонючий ручеек на вопрос Никиты. — Я стул! Жидкий стул! Пр-ропусти!

— Да-а… — протянул Никита, глядя ему вслед.

Он двинулся дальше, сунув руки в карманы, и внезапно вспомнил, что Махно снабдил его нехилым количеством фишников — на всякий случай.