Реквием опадающих листьев

Вильям поднял голову и улыбнулся. Кажется, за все пятьсот лет ему не было еще так хорошо. С того дня, как впервые посмотрел на брата чуть дольше и почувствовал нечто большее, чем тоску по былым отношениям, он словно носил на сердце тяжесть гранита всего города. Было и тошно от самого себя, и страшно, и предательски хорошо от своих пагубных мыслей. В один день он жаждал, чтобы Лайонел, наконец, все понял, в другой — сильнее всего на свете этого боялся.

Переступая вчера порог его кабинета, Вильяму казалось, в голове у него стоит неумолкаемый крик: то ли о помощи, то ли с признанием. От Лайонела только вышла Катя. Они были близки, об этом говорил наэлектризованный страстью воздух, прозрачно-голубые глаза, в которых точно ледяные края растаяли тонкие розоватые шрамы на груди брата. Тот все еще находился в полувоз- бужденном состоянии.

Вильям провел зубами по нижней губе. От воспоминания о прикосновении губ с крепким ароматом первых морозов внутри все холодело. В миг, когда брат слизнул его кровь, у него сердце ожило. Оно ударилось ровно три раза, болезненно, сильно, и вновь замерло.

Сперва ему показалось, Лайонел хотел лишь посмеяться над ним, а потом понял, что тот решил, облегчить ему мучительное признание. Как всегда взял на себя самое трудное, брат сделал за него шаг, который он сам никогда бы не осмелился сделать.

И стало легко, исчезла из сердца тяжесть гранитных плит. И вовсе он не сошел с ума от любви к собственному брату. Лайонел и объяснение всему запросто подобрал: «Апофеоз падения ангела» — только и всего. Что может быть проще?

Вильям еще никогда не испытывал к кому-то такой всепоглощающей благодарности. Он являлся настоящим трусом, ему требовалось оправдание.

А что до его ангела…

Молодой человек вздохнул. Как же так вышло, что падение началось до встречи с бесом?

Он как безумный, слепой ревновал Катю, даже на миг не в силах представить, кого на самом деле ревнует. Все чувства и эмоции оказались множеством частичек от одного большого безумства. И он знал имя ему. У его Безумства были глаза цвета льда, а вместо стука сердца играла музыка.

Вильям остановился.

Он умирал от зависти, что не ему выпал шанс слышать ее.

На Памятном знаке «Послание через века» в виде огромной гранитной раскрытой книги лежала Бесс. Между страниц, как закладка. На груди у нее покоился потрепанный томик «Капитала» Маркса, Глаза девушки были закрыты, в ушах наушники, куртка полурасстегнута.

Бесс находилась либо в сильном алкогольном опьянении, либо под кайфом. На шее ее темнели засосы. Вряд ли их оставил дьявол. Скорее какой-то юный и пылкий.

Молодой человек присел на гранитный край книги — отсюда открывался прекрасный вид на Медного всадника и Исаакиевский собор, до половины скрытый желтыми кронами деревьев.

Девушка шевельнулась, ресницы задрожали, но она не пробудилась. Глядя на нее, такую потерянную, беззащитную, в полном беспамятстве после развлечений с кем-то, в нем боролись злость, ревность, нежность и страсть.

Даже такой, чужой, оскверненной, она ему нравилась, возбуждала, заставляла его дышать через раз. Она сказала ему, что любит. Какой же странной была ее любовь — жестокой, безжалостной, эгоистичной, свободной.

Он смотрел на ее губы и думал, сколько мужчин их ласкали, сколько рук прикасалось к этому гибкому, красивому телу. Перед глазами пронеслись фотокарточки, где Лиза — маленькая девочка, которая не любит фотографироваться и все время отворачивается. Что за жизнь она прожила? Ее комната была пуста, ее друзья грубы и неотесанны, ее любовники все слишком разные, ее преподаватели щедры на хорошие отметки, ее отец устал. Она сама точно закладка в любимой книге дьявола. А теперь и в книге вампиров, где точкой должна стать ее смерть.

Бесс открыла глаза — зеленые, лучившиеся светом. Но заметила, что не одна, и радужка окрасилась темно-синим.

— Кого я ви-ижу, — засмеялась девушка. — Потрахаться захотелось, и ты мне все простил?

— Ты пьяна.

— А вот и нет, — снова засмеялась она и выдернула наушники. Музыка не играла.

Он схватил ее за руку и задрал рукав куртки. На вене остался след от укола.

Вильям отшвырнул ее руку, выдохнув:

— Глупая!

Бесс попыталась сесть, у нее не вышло, тогда она закинула руки за голову и немного заплетающимся языком промолвила:

— «Разнообразие — мать наслаждения».

— Зачем тебе жизнь? Чтобы вот так ее промотать?

Она истерично захохотала.

— «Жизнь — это слабый отблеск времени между двумя вечностями». Каким будет мой отблеск — личное дело! Не находишь, вампир?

Бесс насмешливо сделала ударение на последнем слове и, приподняв руку, шлепнула его по щеке. Снова зашлась приступом смеха.

— Проваливай. У меня сегодня уже был мальчик. Два. Хватит. — Она посмотрела на него и сквозь смех выдала: — Три будет перебор? Не хочу, чтобы ты подумал, будто я шлюха.

Вильям схватил ее за полы куртки и усадил. Она смотрела на него, едва сдерживая хихиканье.

— Это домогательства?

— Замолчи, — процедил он сквозь зубы, — я не хочу…