Реквием по мечте

Гарри чувствовал исходящее от яркого света тепло, и ра­достно улыбался, когда по его телу проходили волны. Свет будто говорил ему: я люблю тебя, и Гарри знал, что это правда, а потом он вдруг решил пойти вперед, сам не зная зачем. Внезапно он понял, что хочет отыскать источник света. Он понимал, что свет должен откуда-то исходить. Что он не может быть сам по себе. Он начал поиски, пото­му что понимал: чем ближе он подберется к источнику света, тем лучше будет себя чувствовать, и поэтому он шел и шел, хотя свет и не думал меняться. Он оставался все таким же ровным. Не становился ни ярче, ни тусклее, поэтому Гарри остановился и попытался раскинуть мозгами, хотя это у него не очень-то получалось. Он вроде попытался на­хмуриться, однако улыбка оставалась недвижимой, и ра­дость протекала через всю его сущность. Потом он ощутил легкое беспокойство и вдруг понял, что хмурится и что свет тускнеет, и ощутил незримое присутствие некой злоб­ной твари, которая направлялась к нему, исходя из черно­го облака, сгущавшегося где-то за его спиной, однако как он ни вертелся, ему не удавалось увидеть это облако. Он отчаянно пытался обнаружить его, чтобы убежать от него к свету, но, как сильно он ни старался, ему не удавалось дви­нуться с места, он попытался отдышаться, чтобы все-таки рвануть вперед и бежать, бежать, бежать... и снова у него ничего не получалось, и снова он стоял на том же самом месте, но теперь земля под ним становилась все более мяг­кой, и он начал погружаться в нее все глубже и глубже, по­пытки вырваться только увеличивали скорость погруже­ния, и внезапно он со страхом осознал, что свет тускнеет все больше, и хотя он по-прежнему не видел черного обла­ка, он точно знал, что оно засасывает его все сильнее, и злобная тварь подходит все ближе и ближе, и ему хотелось кричать от страха, но изо рта не вылетало ни звука. Он чув­ствовал и каким-то образом даже мог видеть, как беззвуч­но двигаются его губы, и чернота становилась все гуще, и оттуда, из ее глубин, все ближе к нему тянулись стальные когти невидимого чудища, и он отчаянно пытался вы­рваться и закричать, но все происходило в полной тишине, при этом он понимал, что если он сейчас не закричит, то чудище разорвет его на куски, он чувствовал, как дрожат и дергаются его губы, но вот наконец послышалось слабое подобие звука, и черноту пронзило что-то серое, и он понял, что уже давно пытается открыть глаза, целую вечность пытается открыть глаза, прежде чем когти чудища вырвут их... Внезапно свет появился снова, хотя и совсем не та­кой, как раньше, но все же это был свет, и он попытался пошевелиться, но не смог, попытался заговорить, но из его рта вылетали какие-то непонятные звуки. Сидевшая рядом медсестра заметила панику и страх в его глазах и улыбну­лась. Все хорошо, сынок, ты в больнице. На осознание ин­формации ушло время... Бесконечно много времени... Гар­ри попытался пошевелить губами. Медсестра мягко при­ложила к его губам кубик льда. Так легче? Гарри попытался кивнуть, однако у него ничего не получилось. Он помор­гал. Она вытерла его лоб и лицо прохладной мокрой тря­почкой. Она видела, как из его глаз уходит страх и паника. Она улыбнулась, снова приложив кубик льда к его губам. Ты в больнице, сынок. Все хорошо. Медленно, очень бо­лезненно, реальность ситуации стала доходить до его со­знания, и он нашел в себе силы кивнуть, давая ей знать, что все понимает. Потом он вздрогнул: моя рука, моя ру­ка — он едва не взвыл — болит ужасно. Я не могу ею даже пошевелить. Сестра продолжала вытирать пот с его лица прохладной, влажной тряпочкой: постарайся уснуть, сы­нок, боль скоро уйдет. Гарри смотрел на нее, ощущая про­хладу и влагу, потом закрыл глаза и, уйдя в забытье, снова возвращался к борьбе с тьмой и чудищем во имя мечты о свете.