Реквием по пилоту

Он охотно отвечал на все вопросы, иногда лукаво усмехаясь, иногда со страстью и серьезностью, никогда не обижаясь на ехидство, а журналистские подвохи считал естественной частью игры. Он любил этих людей как гостей, пришедших к нему в дом, как тех, кто тоже любит и понимает музыку, хотя большинству из них знал цену до копейки.

Первое такое его выступление всех изумило и наделало шума, на следующий год с интересом ожидали, повторится ли эта странность, а затем «тронная речь», как ее называли, стала традиционной, и, когда Звонарь появлялся перед микрофоном, люди в зале поднимались с мест и аплодировали. В такие минуты Гуго иронически вспоминал слова известной песенки, эквивалентной русскому «И все биндюжники вставали…», но втайне был доволен.

И вот как-то однажды на него снизошло озарение. Гуго проснулся посреди ночи с абсолютной ясностью в голове и некоторое время лежал с открытыми глазами, охваченный поразительным спокойствием. Что-то произошло. Он почувствовал себя дома, человеком на своем месте, которое и было отведено ему судьбой; вдруг нежданно-негаданно явилось осознание истины, что музыка, бесконечные хлопоты, режиссура, в которой он осторожно начал себя пробовать, «Пять комнат», сцена — все это не хитрый камуфляж и не временная легальная передышка, а та самая жизненная колея, для которой он, возможно, был предназначен с рождения.

Звонарь, не шевелясь, лежал в темноте. Ну и дела, ай да разбойничий полночный час! В комнату залетал приглушенный гул и шорох машин, на потолке лежали неровные светлые пятна, узкая полоска лунного света вырезала из мрака и делала серебряным дубовый листок на книжном шкафу, сбегала на пол и взбиралась на стул возле постели; блик высвечивал контур висящей на спинке «сандалеты», и дальше лучик терялся в пушистых складках одеяла. В Звонаре словно разжалась невидимая пружина, сошло на нет державшее долгие годы напряжение.

Сколько всего кануло, и годы за плечами, и что за профессия — продюсер, или того хуже — администратор, но ему нравится его дело, он делает его хорошо и со вкусом. Провалитесь вы все к сатане, Звонарь больше ничего не будет искать, и спасать свою шкуру ему тоже пока незачем. С тем Гуго уснул, и через несколько дней по «Олимпии» пошли разговоры, что у шефа улучшился характер.

Вторая, затененная часть его жизни протекала в ту пору без особых проблем. Ошибается тот, кто думает, будто патриархи преступного мира сплошь тем и заняты, что беспрестанно взрывают машины и палят друг в друга. Во-первых, уже очень давно ни Звонарь, ни Пиредра сами ни в кого не стреляли, во-вторых, даже в тех горячих сферах, особенно на высших уровнях, случаются периоды договорного затишья, и порой довольно длительные.

В 484 году, в самом начале олимпийской одиссеи Звонаря, в хлебосольный Страсбург слетелись для интимной обстановки двадцать восемь глав семейств и группировок, не имеющих отношения к европейскому наркобизнесу. Председательствовал на этом уютном сборище Пиредра, а лидером французского музыкального проката был Звонарь.

Заседали несколько дней и, даже не повысив голоса, оговорили множество дел, начиная от курса немецкой марки и кончая проблемой найма рокерских банд; немало разных пальцев — толстых, худых, костлявых, волосатых и иных — погуляло по оригинально перекроенной карте Европы. Спорить с Пиредрой никто не захотел, а он, в свою очередь, движимый инстинктом хищника, запрещающим откусывать кусок не по горлу, тоже не стал перегибать палку. В итоге весьма долгое время эта сторона дела не причиняла Звонарю практически никаких хлопот.

Другая часть — валютно-оружейная отмывка — и вовсе никак его не касалась. Здесь полновластно распоряжались службы Скифа, сюда мафию не подпускали на версту, и единственным известным Гуго результатом их деятельности были разные по времени и размерам суммы — неведомые проценты с неведомых отчислений, которые вносились на олимпийские счета за символической подписью Пиредры. К этой же статье относились их совместные с Рамиресом крайне нерегулярные поездки по делам Программы, где самым трудным было, пожалуй, вызубрить железный регламент абсолютно необъяснимых подчас действий.

Единственной по-настоящему напряженной и требовавшей постоянного внимания областью оставалась звукозапись. Эта отрасль была необычайно сильно американизирована, точнее сказать, калифорнизирована, и ее жаркое дыхание долетало до Звонаря даже через Атлантику. Так уж повелось, что звукозаписывающее производство тесно переплелось с киноиндустрией, а киноиндустрия — это Шесть семейств с Западного побережья, полтора десятка ершистых кланов: народ все нахрапистый и неуступчивый, да плюс якудза, одесситы, еще какие-то «новые чикагцы» и вообще невесть кто — только знай приглядывай. И Звонарь глядел в оба, смекалка и разбойничий нюх ему никогда не изменяли, слов на ветер он не бросал, и к этим словам прислушивались по обе стороны океана.