Реквием Сальери

– Картины? Какие картины?

– Ты и этого не знаешь? – Марина рассмеялась, глядя на меня почти с ненавистью. Она имела право меня ненавидеть, но тогда я ничего не понимал. – Пойдем! – Марина схватила меня за руку и грубо потащила к входной двери. Я подумал, что она меня выставляет из квартиры, но Марина вышла со мной, предлагая подняться по лестнице. Оказалось, что всего лишь на следующий этаж, где находилась Васькина мастерская.

– Вот! – Она обвела рукой картины, расставленные вдоль стены прямо на полу – несомненно, Васины картины, несомненно, лучшие.

– И что? – не понял я.

– Эти картины он скупил на аукционе во Франции.

Я опять ничего не понял.

– Но зачем он купил свои собственные картины?

– Идиот! – не вынесла моей тупости Марина. – Неужели ты не видишь, что это не его картины? Васька никогда так не рисовал.

Я подошел ближе. Словно на выставке, подходил к каждой картине, внимательно всматриваясь. Картины действительно были просто прекрасные. Невероятная глубина, каждая деталь удивительно прорисована, поразительная гармония света! Да, это был новый этап в творчестве Крымова, но все эти работы, безусловно, его. Странно, почему Марина не хочет этого понять? Да вот ведь и фирменный Васькин штрих в нижнем правом углу: маленький, едва заметный скорпион – Васькин знак гороскопа.

– Посмотри, – я ткнул пальцем в скорпиона, – это его картины.

– Ничего это не доказывает! – взвилась Марина. – Он купил их во Франции. Автор – одна художница из Лиона, Матильда Шарль. – Марина поморщилась. – Странная, конечно, история с этой художницей, – нехотя проговорила она. – Писать картины она стала незадолго до своей смерти, а до этого никогда ничего, даже карандаш в руки не брала, разве что в детстве на уроках рисования. – Марина немного помолчала, я почувствовал, что она борется с собой, говорить или нет. – В общем, эта Матильда, – решилась все-таки Марина, – кончила жизнь самоубийством. У нас, в Светлом. Это произошло там же, где и Васька первый раз, она тоже сбросилась с моста. Ну, Васька и решил, что она повторила его самоубийство, что у них какая-то космическая связь, ну, и прочую ерунду говорил в том же роде.

– Все это действительно странно, – подавленно пробормотал я.

– Странно?! – опять рассердилась она. – Конечно, странно! Но странные вещи происходят постоянно, но никто же не сходит с ума из-за этого. А Васька… Знаешь, – прищурившись и глядя с ненавистью уже не на меня, а на картины, проговорила Марина, – что он говорил? Что все эти картины написал сам, когда был в коме. А Матильда просто их воспроизвела. Нормально, да? – Марина зло рассмеялась.

И тут мне стало по-настоящему плохо. Не знаю, как нашел в себе силы снова подойти к картинам. Долго, уже предвзято рассматривал, пытаясь найти хоть одно доказательство того, что картины не Крымова. И не нашел. Васькины это работы, никаких сомнений быть не может.

– Матильда Шарль? – уточнил я у Марины, чувствуя, что сейчас не выдержу, сделаю что-то ужасное. Не знаю что. Может, разревусь, может, схвачу нож, которым Вася снимал излишки краски, наброшусь на картины, как какой-нибудь обезумевший фанат, и изрежу их к чертовой матери.

– Ага, – равнодушно кивнула Марина, но я почувствовал, что она тоже на грани истерики. И тут я понял: она не верит Васе, что картины его, потому что не хочет верить, потому что поверить в это невозможно – поверить и не сойти с ума.

– А что он еще говорил о ней, об этой художнице? Он был с ней знаком?

– Нет, не был. Во всяком случае, так утверждал.

– А как отнесся к тому, что она воспроизвела его… замыслы?

– Смеялся. Да ты ведь его знаешь, Васька либо в крутую депрессуху впадал, либо ржал над всем, как сивый мерин. Ладно, пойдем отсюда. – Марина повернулась к выходу из мастерской.

– Подожди! – Я поймал ее за руку. Она остановилась, посмотрела на меня исподлобья. – Ты прости, что я не приходил, ничего не знал, и на похороны не попал. Все это ужасно, – сбивчиво начал извиняться я.

– Да ладно, проехали, – пожала плечами Марина. – Что уж тут?

– Расскажи мне о Васе. Как он жил этот последний год.

– Да что рассказывать? – Марина махнула рукой. – Как всегда. Опять у него творческий кризис начался, все ему было не то и не так. Про кому какой-то бред нес, мол, там ему было классно, и ощущения ярче, и творческий подъем, и черт знает еще что. Начинал рисовать и тут же все кромсал. Говорил, что теперь, без тех ощущений, которые у него были в коме, ничего уже не может. За весь год написал одну картину, и то уже под самый конец.

– Покажи, – попросил я.

– Покажу. – Марина улыбнулась. – Я ведь ее чуть не продала. Хорошую цену давали, а у меня долгов… И на Ваську ужасно разозлилась. Но потом… Ах, ладно, думаю, пусть у меня останется. Только не знаю, смогу ли ее когда-нибудь в квартире повесить. Знаешь, она меня пугает, от нее смертью пахнет. – Марина поднялась по стремянке и достала с антресоли – у Васьки в мастерской почти никакой мебели не было, одни полки и антресоли – картину, завернутую в полотно. – Вот, смотри. – Она сняла полотно и поставила картину на мольберт.