Реквием (СИ)

Сама глава «Марков мост» была задумана мной изначально одной из первых, более двух лет назад. Но никак не ложилась на страницы. Я не мог выйти на очертания её будущей структуры, не мог увидеть мою главу эмоциональной и светлой. Я слишком долго запрягал. Два года?… Сейчас меня не покидает ощущение, что к этой главе, как и, пожалуй, ко всему написанному мной, я шел всю свою жизнь…

В итоге последовали пять суток непрерывного пребывания в состоянии безалкогольного творческого опьянения, с которым я не желал бы расставаться до последней минуты моей жизни. На пять суток я вернулся в события самых светлых и безоблачных моих лет. После серии «Шрамы на памяти», словно соскучившись, глава расстелилась на страницах в едином порыве.

Кто-то, безусловно, найдет в ней изъяны, недоработки. Но я считаю главу состоявшейся, своей удачей. Главы «Марков мост» и «Проклятие навязчивых сновидений» стали лебединной песней моей книги. Скорее всего, и моей нечаянной запоздалой и короткой литературной судьбы…

Более двадцати лет назад нас навестил, приехав из Елизаветовки, мой покойный отец. Мы с Женей сидели на широком диване и, упершись спинами в одну общую подушку, читали. Каждый свое.

Отец, проживший большую часть сознательной жизни в добывании хлеба насущного, к чтению художественной литературы относился, как к занятию, находящемуся близко к границе здравого смысла. Чтение представлялось ему занятием праздным, тратой времени, в течении которого можно было переделать уйму работы по хозяйству.

Поздоровавшись, отец сразу взял быка за рога:

— Вокруг крыльца не подметено, огород зарос бурьяном, двери в погреб настежь. А вы зачитались! Что же вы читаете?

Я, в который раз перечитывавший Паустовского, поспешил успокоить отца, сказав, что читаю книгу по психотерапии. Я был не так уж и далек от истины.

— А что это за такая толстая книга у Жени?

— Это «Война и мир» Толстого, дiду. — ответил Женя.

Женя действительно читал рекомендованную учительницей литературы на период каникул эпопею Л.Н.Толстого.

Мой покойный отец с уважением посмотрел на толстый том.

— Это про какую войну он пишет?

— Про первую отечественную, двенадцатого года. — ответил Женя.

— Наверное, крепкий вояка был. Много воевал, если написал такую толстую книгу.

— Нет, дiду, Толстой воевал в Крыму в середине девятнадцатого века. А родился он в восемьсот двадцать восьмом, через шестнадцать лет после первой отечественной. — пояснил Женя.

Я уже писал, что мой отец побывал, как и многие бессарабцы за время Великой Отечественной по обе линии фронта. С сентября сорок четвертого в составе противотанкового истребительного артиллерийского дивизиона закончил войну девятого мая. В Берлине. Солдат подобных подразделений называли смертниками.

— Как он мог писать о войне, если он не месил грязь по колено в феврале и не тянул через топь под огнем немца тонущую пушку? Что он может написать о фронте, если он не стоял сутками, не разуваясь, в окопе, залитом талой водой, перемешанной со снегом? Какую правду он может сказать, если не видел, как под бомбежками и артподготовкой падают, как мухи, почти все те, с которыми вчера еще вместе ужинал из одного котла?

Отец говорил правду. Во время службы в Бухаресте пожарники стояли беззащитными на крышах многоэтажных домов. Американские самолеты налетали и бомбили волнами. По рассказам отца, во время налетов от множества американских самолетов темнело небо.

А при артподготовке на территории Польши в течение двух часов из всего противотанкового истребительного дивизиона в живых остались два человека. Из них один, отделавшийся ушибами и царапинами — мой отец.

— Не может человек так правду написать. Брехня! — клеймил отец Л.Н.Толстого.

— Толстой читал материалы и книги о войне. Читал и воспоминания участников той войны. Беседовал со стариками, очевидцами тех событий. Тогда, наверное, было подобие военных архивов. Вот он и писал. Детали могут быть литературным вымыслом, а произведение в целом — художественным синтезом, — вступился я за Льва Николаевича.

— Нехай буде синтез! Все равно брехня! — горячился мой отец.

Обращение автора

Последним предложением книги приношу извинения моим читателям за встреченный художественный вымысел и синтез, а главное — благодарность за долготерпение при прочтении моей исповеди…