Реквием в Брансвик-гарденс

Айседора Андерхилл смотрела на своего мужа Реджинальда, расхаживавшего взад и вперед по полу гостиной, время от времени проводя пальцами по редеющим волосам. Она привыкла видеть его поглощенным тревогами того или иного рода. Супруг был несколько старше ее и занимал пост епископа диоцеза[9], в котором проживало очень много влиятельных людей. В этой епархии вечно случался какой-нибудь кризис, требовавший внимания епископа. На него и на его жену было возложено много обязанностей, но когда у нее появлялось свободное время, Айседора научилась занимать себя другими делами, как общественными, так и личными. Огромное удовольствие приносило ей чтение – в особенности о том, как люди, мужчины и женщины, живут в других землях или жили в прежние времена. Весной и летом она проводила много часов в саду, занимаясь физической работой в большей степени, чем считал приличным ее муж. Однако миссис Андерхилл вступила в тонкий сговор с садовником, которому было предписано записывать на свой счет большую часть ее трудов, в том случае если епископ при случае обратит на них внимание и изречет какой-либо комментарий. Это, впрочем, случалось нечасто. Сам Реджинальд не был способен отличить шток-розу от камелии и не имел никакого представления о том, какого ухода требует окружающая его красота.

– Вот что, ничего худшего я просто представить себе не могу! – резким тоном проговорил он теперь. – Едва ли ты понимаешь всю серьезность этого события, Айседора.

Остановившись на месте, епископ посмотрел на жену, хмуря брови, и возле его рта залегли гневные морщинки.

– На мой взгляд, событие это очень печально, – проговорила та, продевая в вышивальную иглу темно-розовую шелковую мареновую пряжу. – Всегда печально, когда умирают молодые. Смею сказать, нам будет не хватать ее ученых способностей. Я слышала, что они были блестящими.

С этими словами Айседора убрала розовый моток к остальным.

– Бога ради! – возмутился Андерхилл. – Ты совершенно не слушала меня. Дело совсем не в этом. По-моему, тебе стоило бы отложить вышивание и послушать меня внимательно. – Он с досадой взмахнул рукой в сторону вышитых роз. – Сейчас не до них. Произошло событие сокрушительной важности.

– Не понимаю, чем эта смерть так сокрушает тебя, – рассудительным тоном проговорила его супруга. – Конечно, она печальна, но, к сожалению, мы слышим о смерти чересчур часто, и благословение веры отчасти заключается в том, что…

– Проблема заключается не в смерти этой несчастной женщины! – перебил ее епископ, тряхнув головой. Он был в темном костюме, гетрах и при очень высоком белом воротнике. – Конечно, это прискорбно, однако со смертью нам приходится иметь дело постоянно. Она представляет собой часть жизни, притом абсолютно неизбежную. Мы умеем разными способами приспосабливаться к ней, мы научились утешать себя и скорбящих. Как я уже сказал, если ты меня слушала, дело совсем не в этом.

Айседора слышала нотку досады в его голосе, за которой скрывался страх, куда более неподдельный и настойчивый, куда более сильный, чем ей доводилось прежде замечать в муже. Женщина отодвинула шелковые нитки к шкатулке, в которой они обычно хранились.

– Тогда в чем проблема? – спросила она.

– Я же сказал тебе! Ее столкнули с лестницы, и она сломала шею. Причем вполне возможно, что толкал ее сам Рэмси Парментер.

Миссис Андерхилл вздрогнула, внезапно ощутив в груди холодок. Она была знакома с Рэмси и всегда симпатизировала ему. Он был неизменно любезен, и все же она ощущала в нем нечто безрадостное, чего не могла ни понять, ни забыть. Теперь, в результате нескольких слов, это ощущение превратилось в жалость.

– Нет, ты не говорил мне этого, – с горечью возразила она. – Действительно, это, безусловно, ужасное происшествие. Но что заставляет тебя думать, что все произошло именно так? Почему и зачем? Зачем было Рэмси Парментеру сталкивать эту женщину вниз? Может быть, произошел несчастный случай? Может, не она, а он потерял равновесие? Ведь он же не пьет, кажется?

– Конечно же, он не пьет! – с досадой проворчал епископ. – С чего это тебе взбрело в голову сказать подобную вещь? Ради бога, Айседора… но ведь это я ходатайствовал о возведении его в епископский сан. Архиепископ Кентерберийский не забудет об этом… Синод тоже.

Тон Реджинальда не смутил его жену. Всякое покушение на благопристойность возмущало его, и она уже привыкла к подобным вспышкам.

– Каноник Блэк крепко выпивал, – напомнила она. – Однако никто об этом не догадывался, так как он умел не шататься, даже когда основательно перебирал.

– Это злостная клевета, – возразил ей муж. – И тебе прежде всех остальных следовало бы не прислушиваться к ней, не говоря уже о том, чтобы ее повторять. Бедняга страдал пороком речи.

– Я знаю об этом. Имя сему пороку – бренди «Наполеон». – Миссис Андерхилл не намеревалась проявлять нетерпимость, однако бывает так, что такт превращается в трусость и тоже становится нетерпимым. – И ты сделал бы ему больше блага, если бы не закрывал глаза на этот порок.

Епископ поднял брови: