Реквием в Вене

Проникнув в виллу этим утром, Вертен был удивлен ее неожиданным преображением. Внезапно дом оказался полон посетителей, которые враз обрушились на Малера и его семейство. Начать с Арнольда Розе, поклонника сестры Малера, Жюстины. Он был красивым мужчиной крепкого сложения и со своей аккуратно подстриженной вандейковской [60]бородкой более походил на доктора, нежели на музыканта.

Напротив него сидели правительственный советник Ляйтнер, дирижер Ганс Рихтер, чья огромная борода являлась истинным вместилищем всех крошек от поглощенных за завтраком утренних булочек, и четвертый человек, знаменитый тенор Бальтазар Франачек. Стол был заставлен кофейными чашками с деревенским узором, характерным для местности Гмунден.

Это сборище понравилось Вертену, поскольку он счел, что сможет получить возможность побеседовать с Рихтером и Франачеком, ибо оба имени упоминались в связи с недовольством вокруг Малера. Ляйтнер, хотя и был единственным человеком за столом, знакомым с Вертеном, усердно избегал показать это. Поскольку никто не собирался представлять их друг другу, Вертен уже собирался занять свое место у двери, слегка кивнув в направлении этого квартета, когда на вершине лестницы появился Малер собственной персоной; костюм на нем был помят, а волосы выглядели так, как будто к ним несколько дней не прикасались.

— О, как хорошо, Вертен, что вы явились. Надеюсь, вам знакомы эти парни. — Он устало махнул правой рукой на четырех визитеров. В пальцах у него был зажат надкусанный кубик рахат-лукума.

— Нет, совершенно не знакомы, — промолвил Вертен, смущенно улыбнувшись Ляйтнеру, чтобы тот не слишком страдал из-за своих плохих манер.

Малер сам представил гостей и проявил осторожность, назвав Вертена просто своим адвокатом.

В то время как Розе приехал провести некоторое время с семьей Малера, прочие, как оказалось, прибыли по делам.

В течение дня все трое по очереди имели личные встречи с Малером. Интенсивность диалога нарастала, начиная с Рихтера, прибывшего, чтобы официально подать прошение о своем уходе из Придворной оперы, и которого Малер во всеуслышание обвинил в предательстве, усилившись на Ляйтнере, заявившемся, чтобы оспорить слишком длинный отпуск по болезни, предоставленный одной из сопрано, и наконец достигнув своей кульминации на Франачеке, чьи требования увеличить жалованье привели к перебранке и крикам, отчетливо разносившимся по всему дому.

Когда они по отдельности покидали виллу, Вертен постарался кратко переговорить с каждым. Больше всего его удивил Рихтер, ибо, когда Вертен осмотрительно осведомился о предмете их спора, дородный дирижер расплылся в широкой улыбке:

— Уверяю вас, для резких слов с моей стороны причины не было. Господин Малер оказал мне величайшую любезность, став прежде всего директором Придворной оперы, — место, на которое хотели посадить меня. Я потороплюсь добавить, адвокат, что всяческая политическая возня вокруг этого места мне не по нраву и не по таланту. Так что великодушный господин Малер спас меня от жалкого жребия. Но теперь он также сделал мое положение как дирижера несостоятельным, поскольку взял на себя большую часть материала по Вагнеру, в котором я силен.

Рихтер дружески ухмыльнулся Вертену, а затем заговорщически постучал по носу.

— Но опять-таки он оказал мне услугу, поскольку я давно хотел покинуть Вену для более благоприятного климата в Лондоне, где на меня большой спрос. Малер, таким образом, дал мне повод, необходимый для расторжения моего контракта. Найдутся такие люди, которые могут сказать, что я желаю Малеру зла, но почему, спрашиваю вас, если он был таким благодетелем по отношению ко мне?

И с этими словами представительный господин со смехом отбыл.

Ляйтнер не проявил подобной веселости, он с плотно сжатыми губами отвесил кивок в сторону Вертена и коротко попрощался с ним; Франачек тоже был чрезвычайно недоволен общением с Малером, пребывая в такой спешке, что у Вертена не оказалось минуты хотя бы перекинуться с ним парой слов.

— Этот человек невозможен, — процедил певец сквозь зубы, срывая свою панаму с вешалки из оленьих рогов, и выскочил из виллы, чуть не сбив с ног Вильгельма Тора, входившего в здание в этот самый момент.

Малер чувствовал себя весь день совершенно разбитым, ибо оркестр в деревне принялся играть как раз ко времени убытия визитеров и не могло быть и речи о сочинении музыки до конца дня. Тор быстро убрался, предположительно чтобы уехать тем же самым поездом, на который собирались успеть трое прочих посетителей.

Вертен провел в среду беспокойную ночь, но к утру принял окончательное решение: для него это было возвращение в Вену. В особенности после получения телеграммы от Гросса, извещающей о встрече с князем Монтенуово и о том, что жандармерия вскоре возьмет на себя обязанности по защите Малера.

Конечно же, такое сообщение не обрадовало Малера, в особенности непосредственно после его бурных объяснений с коллегами. Он воспринял утреннее известие Вертена как акт предательства. Последовало наказание в виде этой мучительной поездки на велосипеде.