Реквием «Вымпелу». Вежливые люди

– Бутылки, патроны… Вот почему вы не хотели открывать сейф, – уже угрожающе заговорил опер местного КГБ, несказанно радуясь, что его инициатива вокруг событий, происходящих здесь, и выезд сюда становились хоть как-то обоснованными. – У вас здесь только что собиралось большое количество людей. Кто это? Где они?

Действительно, когда я ходил, осматривая залы, кабинеты клуба, у меня было такое ощущение, что всего десяток минут назад в этих же самых помещениях было очень много других людей. Я чувствовал это всем своим нутром и, казалось, ощущал теплоту окружающих меня незнакомых тел… Мне казалось, что здесь присутствует их недавнее, ещё оставшееся тепло, исходящее от разгорячённых движений и даже… запах их чужой одежды. Через некоторое время кто-то из наших действительно нашёл хорошо замаскированную, но полуоткрытую дверь запасного выхода. Дорожка, ведущая за огромный забор на территорию какого-то промышленного предприятия. Чуть позднее, сопоставив все факты происходящего, действия сторожей, какого-то другого персонала, появившегося в клубе, и самого директора, мы всё же сделали вывод, что люди здесь только что были… Сколько их? И с какой целью? Конечно, пока нам никто не ответил. Но мы все хорошо понимали, что приехали по правильному адресу.

В одном из больших и долго не предъявляемых нам кабинетов нашли большое количество окровавленных бинтов и ватных тампонов… Дверь этого кабинета пришлось взломать. А там, на столах, – как будто бы кто-то кому-то оказывал медицинскую помощь… Причём этих медицинских операций, судя по всему, было много. Спрашивать у местных работников Дома культуры: «Что здесь происходило?», по нашему мнению, было бессмысленно. Они все, как один, удивлённо моргали «честными» глазами и повторяли: «Я всего лишь здесь работаю, а что происходит, не знаю…» При всём при этом отношение к нам было даже больше нормальное, чем враждебное. В глаза нам улыбались и общались достаточно свободно и приветливо…

Юра Инчаков, наблюдая эту метаморфозу, это перерождение человека в какую-то неузнаваемую враждебную машину, понимая их лицемерие и ложь, весь кипел и горячился: «Почему? Почему это происходит? Буквально любой из них несколько недель назад был совершенно другим человеком. Они все до одного были советскими людьми…» Юра отвёл меня в сторону и спросил:

– Ты помнишь, когда по приезде нас поселили в гостиницу «Апшерон»?

– Конечно, помню.

– Так вот, я задержался внизу, на первом этаже, и поднимался уже не вместе со всеми в лифте на наш верхний этаж. Я был вдвоём вместе с кем-то из наших прапорщиков. В лифт с нами зашли несколько азербайджанцев. Они говорили на своём языке, что-то обсуждали и были очень возбуждены. Я, честно сказать, и не обращал внимания на них, ну, молодёжь и молодёжь. Мало ли чем они озабочены. Но… Они уже вышли из лифта, и дверь кабины уже почти закрылась, и… один из них ногой придержал полузакрытую дверь и в щель, когда ни ответить ему, ни достать его было невозможно, проговорил, обращаясь к нам: «Мы вас, русских, пока не трогаем, но имейте в виду: с армянами разберёмся и за вас возьмёмся. Всех поубиваем!» Затем он убрал ногу, и дверь резко закрылась, а мы остались, как будто бы плевок на лице закипел. Для меня это явилось открытием тех реальных отношений моего родного советского народа ко мне как к русскому и военному. Честно сказать, я… ты понимаешь, я не испугался и не боюсь этих сосунков, но… Мне стало не по себе от лицемерия и подлости, от предательства тех, кого я всю свою жизнь считал своими, родными и дорогими. Меня все до одного учили, что мы братья и есть вместе одно целое, неразделимое и близкое, а оказалось, что этой молодёжи кто-то говорит другие слова… Или у них это в крови, впитанное с молоком матери? Но по-любому, это во мне вызывает какую-то необъяснимую злость и ненависть. Только от его небольшой фразы с меня сразу же слетела вся интернациональная братская суть. Я не хочу этого, но именно они меня делают националистом… И все эти здесь, в клубе. Они издеваются над нами, считая нас как минимум дебилами, с которыми можно обращаться и разговаривать так, как они разговаривают с нами. Знаешь, хочется взять и поставить их на своё, предназначенное… место… А приходится улыбаться. Но они сами бегут к той невидимой черте, перейдя которую умоются кровью. Они сами несутся сломя голову в мир, в котором останутся одни со своим национализмом и гордостью великого и неповторимого народа. И я им не желаю успехов на этом пути. Я сюда ехал, чтобы помочь им, а они сами меня так быстро попросили этого не делать… Ну что ж, сами виноваты…