Вызвать ревность у вечного супруга с его братом по крови не казалось такой уж плохой идеей. В представлении восемнадцатилетней Кейры мужчина не смог бы делить свою женщину ни с кем, и если он все никак не был в силах признать свои чувства, такая ситуация могла бы послужить катализатором. Рисков не существовало: либо ей везло, и уже вечером они бы планировали обряд соединения, пока некромант залечивал ушибы (драки за прекрасную даму расписывались в каждом уважающем себя романе), либо она станет первой, пошедшей против цепи первородного брака.
Если она и правда существует.
Улыбаться так, чтобы ни у кого не возникло сомнений, даже у самых близких людей, ее заставляли еще в детстве. Одним только взглядом выражать сразу несколько эмоций, даже диаметрально противоположных, она научилась в отрочестве. Уроки о том, как с невинным выражением лица манипулировать собеседником, длились всю жизнь, совершенствуя ее мастерство. И потому в этой сцене не было ни одного неверного жеста.
Ни в приглушенном смехе, ни в обращенном в сторону спутника взгляде, чуть смущенном, но заинтересованном, ни в опущенных ресницах в ответ на какой-то нескромный вопрос. Даже в тесном контакте, что подразумевался танцем, было ровно столько близости, чтобы дразнить стоящего в нескольких шагах от них Эр’Кростона, беседующего с отцом, но изредка все же поворачивающего голову в ее сторону. И столько же холода, чтобы напомнить Дэю: все это лишь потрясающе воспроизводимый спектакль. Хотя тому не требовалось повторений – все чувства девушки для него были открыты. И направленность каждого вздоха не давала повода для сомнений: она испытывает Уалтара.
Только некромант слишком хорошо знал и того, с кем когда-то разделил свою кровь, имея возможность сейчас сканировать его ощущения: Наследница выбрала неверную тактику. Да, Эр’Кростон был влюблен, но заблудившаяся в сказках и любовных романах экра забыла об одном: ее вечный супруг не имел склонности к собственничеству. И он скорее пожелает возлюбленной счастья с другим, нежели заявит свои права. Пусть и имеет их в отличие от кого бы то ни было. Свой характер Уалтар проявит в иных вещах, но не в отношениях.
И сейчас ему это точно дорого обойдется. Но он не станет вмешиваться.
Пока в его руках этот ночной цветок, что еще никто не успел сорвать, совершенно точно знающий о своей привлекательности, идущей точно из Бездны. Пока еще одна игра в самом разгаре, и по итогам партии выиграет он. Пока на том длинном пути, что стелется перед ним, он может продвинуться еще на шаг, он продолжит касаться губами прохладной кожи шеи, ловя приглушенный стон, что – он точно знает – она пытается сдержать.
Права на потерю контроля у нее нет. Только необходимость позволять некроманту так дотрагиваться до нее. Целовать и лишать на мгновение всех точек опоры, но цепляться за реальность, пересекаясь взглядами с вечным супругом. Вновь падать, не видя в светлых глазах ничего, кроме усталости. И в следующий момент терять зрительный контакт. Потому, что он возвращает все внимание отцу и кому-то из гостей. Потому, что она захлебывается отчаянием восемнадцатилетней девчонки, желавшей иной любви. Заявляющей о себе на все межмирье. Поглощающей. Заставляющей задыхаться.
Как эти – Агнус бы их побрал! – поцелуи.
И впервые у Наследницы не находится ничего – ни желания, ни сил – на прекращение собственноручно начатого фарса. Впервые ей не хочется бороться с судьбой, дав самой себе возможность передышки в бесконечной войне. Даже если она означает падение в Бездну: с некромантом быть иначе не может. Он – последний, с кем она вообще способна себя представить, потому что знает, насколько он опасен. Именно поэтому держит его ближе к себе: чтобы в любой момент нанести не менее болезненный удар.
Она не наивна, как все те, кто теряют от него голову и оказываются уже через несколько часов будущими мертвыми куклами. Поэтому, незамеченной покидая зал, следуя за Дэем, уже ищет способ обратить все в свою пользу: так быстро он все равно ее не убьет. Она слишком хорошо знает о его умении подбирать идеальную маску, чтобы уловить искренность в «роль сыграна, зачем тебе продолжение?». Не в его принципах проявлять благородство и давать свободу выбора, лишив жертву разума. Не в ее принципах ему верить. Поэтому самостоятельно провоцируя, быть может, даже слишком откровенный поцелуй, мысленно усмехается этому, совершенно точно, заданному лишь для вида вопросу.
И ужасается самой себе. Потому что это не месть Уалтару за его излишнюю сдержанность и порой холодность. Это какая-то агнусова тяга к тому, кому невозможно верить. А без доверия, даже реши она пойти против цепи, отношения обречены. У одной страсти, сжигающей дотла и заставляющей возрождаться из этого пепла, будущего нет. По крайней мере, для нее.