Relics. Раннее и неизданное (Сборник)

— Универсальный, — горячо ответил референт, и в его руке появился небольшой черный пистолет. — Любого разведет, даже в бронежилете. А там и наши подбегут.

Борис Марленович брезгливо покосился на оружие и протянул было к нему руку, но в последний момент его ладонь изменила траекторию и выдернула фиолетовую гвоздику из укрепленной на стене вазочки. Обломав стебель, он продел цветок в петлицу.

— Ты мне еще цепь дай на шею, — сказал он. — Я никого разводить не буду. Сердце не то.

— Я знаю, вы добрый, — вздохнул референт. — Романтик. А ведь в России вас считают такой, знаете, акулой, холодной и безжалостной.

— Правильно считают, — сказал Борис Марленович. — Мне ведь тоже не вожжа под хвост попала. Просто все это имеет для меня большое сим-во-ли-чес-кое значение. Как по-английски символическое значение?

«Symbolic meaning», — сказал голос в правом ухе.

— Симболик минин, — повторил Борис Марленович, открывая дверь лимузина, — и симболик Пожарский. Слышите меня хорошо? Прием. Чего рыбой-то так воняет?

«Слышим и видим вас отлично, — сказал голос в ухе. — Тут рядом рыбный рынок — Fulton Street Fish Market. А объект по-прежнему на South Street Seaport. Сейчас идите прямо…»

Толпа на дощатом помосте живыми кольцами окружала разного рода фокусников и умельцев, выступавших перед публикой. Борис Марленович простоял минуту или две в одном из таких колец — возле черного парня, который под аккомпанемент барабана подныривал грудью под низкую планку, немыслимо изгибаясь, но оставаясь на ногах. Но Бориса Марленовича совершенно не интересовал черный артист. Он смотрел в другую сторону — на нее.

Она была точно такой же, как и месяц назад, когда он увидел ее из окна машины. Это была женщина лет тридцати, может быть — тридцати пяти. На ней была светло-зеленая хламида, терновый венец с длинными зелеными шипами и зеленые сандалии. Ее простое и милое лицо было покрыто зеленым гримом в тон одежде, а на руках были зеленые перчатки. В правой руке она держала зеленый факел, а в левой — бутафорскую зеленую книгу. Недалеко от нее стоял скучающий фотограф. Когда стало ясно, что Борис Марленович приближается именно к ней, она подняла голову и улыбнулась.

— Хотите сфотографироваться? — спросила она. — Если да, то давайте быстрее, пока светло.

— Вы, может быть, удивитесь, — сказал Борис Марленович, с некоторым усилием произнося английские слова, — но я хочу просто… э-э-э… познакомиться.

— У вас странный акцент, — сказала она. — Вы откуда? Дайте я угадаю… Из Греции?

— Угадали и нет, — ответил Борис Марленович. — Я немножко из России. И немножко с Кипра. А зовут меня Борис Марленович Соленый.

Он кашлянул три раза.

— Фамилия, конечно, смешная, но чеховская. Наполовину. А на другую половину — фрейдовская, хе-хе. По телевизору не слышали? Странно.

— А меня зовут…

— Стоп, — сказал Борис Марленович. — Я хочу, чтобы сегодня вы были просто Свободой. Позвольте мне так и называть вас, а? Для меня это важно.

— О'кей, — сказала Свобода и улыбнулась. — О'кей. Как дела, Борис?

— Неплохо, Свобода. Может, прогуляемся вместе?

— Вообще-то я работаю, — сказала Свобода и оглянулась на фотографа.

В руках Бориса Марленовича появился плотный белый конверт.

— А я и предлагаю вам работу, — сказал он.

— Какую еше работу? — нахмурилась Свобода.

Борис Марленович откашлялся.

— По специальности, — сказал он с улыбкой, протягивая конверт Свободе. — Освободите меня на несколько минут от одиночества. Больше я ни о чем не попрошу, обещаю.

Свобода настороженно взяла конверт, заглянула в него и несколько раз моргнула зелеными веками.

— Вы что, арабский принц из Сибири? — спросила она.

— Арабские принцы у меня в приемной сидят, — сказал Борис Марленович. — Между правыми и левыми радикалами. Так что?

— Богатый парень, — сказала Свобода. — Понятно.

Дойдя до ограждения, за которым плескалась темная вода, они оперлись локтями о деревянные перила.

— Только не подумайте, что фотограф состоит при мне сутенером, — сказала Свобода, вглядываясь в разноцветные огни Бруклина на той стороне Ист-Ривер. — Просто сейчас не сезон. Вы первый раз в Нью-Йорке? Хотите, я расскажу, что мы видим вокруг? Видите вон те желто-белые огоньки? Это River Cafe. А этот мост…

— Знаю, — перебил Борис Марленович. — Имени Бруклина. Я вам про него такое могу рассказать, чего вы сами не слышали.

— Например?

Борис Марленович солидно откашлялся.

— Ну например… э-э-э-э… Может, знаете, в начале века был такой поэт Маяковский? Он про этот мост стихотворение написал. Так и называлось — «Бруклинский мост». И, значит, в этом стихотворении негры, то есть афроамериканцы, прыгали с Бруклинского моста в Гудзон. От невыносимой легкости бытия. Обратите внимание, прыгали именно в Гудзон, хотя здесь Ист-Ривер. Три мили, значит, пролетали — через весь Манхэттен. Между прочим… э-э-э… у вашего Кастанеды дон Хенаро прыгал на семь миль дальше, зато у нас на пятьдесят два года раньше.

— Интересно, — улыбнулась Свобода. — А в музыке вы так же разбираетесь, как в поэзии?