Религия

Со своего места Тангейзер разглядел, что передние ворота, защищавшие мушкетеров, крепились на петлях двумя ярусами ниже, их можно было опустить на цепях, и тогда из них получался перекидной мост на стену. Но в этом мосте, если все будет продолжаться в том же духе, не возникнет нужды. Делая более тысячи мушкетных выстрелов в час — и, что хуже всего, с такого близкого расстояния, — осадный механизм парализовал защитников, он методично уничтожал их, при совершенно незначительных потерях со стороны турок.

Тангейзер вернулся к Ла Валлетту и Борсу, ждущим на лестнице.

— Она великолепна, — сообщил Тангейзер.

Ла Валлетт сморщился, соглашаясь с ним.

— И место для нее выбрано чертовски хитро. Ни одна из наших пушек не в силах ее достать, а выстраивать новую батарею под их огнем мы тоже не можем. Мы пытались. Нижние ярусы этой башни тоже набиты мушкетерами. Когда Сьер Поластрон попытался совершить вылазку из ворот, всех перебили еще на пороге. Ни один не добрался хотя бы до моста. Если бы я приказал, мы могли бы обойти их сзади, но тогда Мустафа пошлет с высот конницу. Потери в этом случае будут слишком велики, а жизни защитников как раз то, чем мы не можем рисковать, в отличие от Мустафы.

— Зажигательные снаряды? — спросил Борс.

— Шкуры не горят, — ответил Старки. — Они все время окатывают их морской водой. Они лупят по форту прицельным огнем, не получая ни единого выстрела в ответ. Если им достанет терпения, мы останемся без солдат еще до наступления их следующей атаки.

— Вы говорили мне, они собираются построить две осадные башни, — вставил Ла Валлетт.

— Кажется, так, — ответил Тангейзер. — Но на месте Мустафы, видя успехи этой башни, я бы выстроил и третью. — Он поскреб бороду ногтем большого пальца. — Я не смог разглядеть основания башни.

— Она катится на шести сплошных колесах, — сказал Старки. — Нижняя платформа в два раза больше верхней. Четыре основные опоры сделаны из корабельных мачт. Мачты, такелаж, перекрестные скобы, камни для балласта. Нижний ярус открыт и ничем не защищен, чтобы у них была возможность отбить атаку с земли, как они это и сделали.

Тангейзер никогда раньше не воевал с подобными механизмами. Он пытался вспомнить, что говорилось о них в легендах, в десятках тысяч баек о тысячах битв, расцвеченных и приукрашенных, которых он наслушался за многие годы. Он не помнил, чтобы где-то речь шла об осадных башнях и о том, как с ними бороться. Но что-то шевельнулось в его голове. Он перегнулся через край лестницы, чтобы взглянуть на подножие внутренней стены сорока футами ниже. Стена была сложена из массивных блоков известняка разных размеров, вплоть до кусков три на два фута, скрепленных раствором.

— Какова толщина этой стены в основании? — спросил он.

— В поперечнике? — переспросил Старки. — Около двенадцати футов.

Мысль еще не успела оформиться в голове Тангейзера, но стоило Ла Валлетту взглянуть на него, и Тангейзер знал, что тот все уловил и уже прикидывает, что потребуется для работы.

— Когда Сулейман вторгся в Венгрию в тридцать втором, — начал Тангейзер, — самая долгая битва велась за маленький городок, настолько ничего не значащий, что я даже не помню его названия. Гантц, кажется? Не важно. Восемьсот защитников держались против тридцати тысяч татар и румелийцев больше недели. В одном месте, как я слышал, мадьяры пробили дыру в собственной стене, перетащили туда пушки и расстреливали атаки врага в упор.

Борс со Старки одновременно уставились на толстенные блоки внизу, а затем так же одновременно задрали головы вверх, на титанический каменный массив, поднимавшийся от фундамента.

— Нет никаких сомнений, стена там была гораздо меньше, — добавил Тангейзер, — кроме того, я не инженер. Но если бы удалось прорезать проход в двенадцати футах камня, причем не привлекая внимания, и выкатить через отверстие шестнадцатифунтовую пушку, можно было бы разнести опоры башни и спокойно наблюдать за ее падением.

— Угу, — засопел Борс, — если только раньше нам не придется наблюдать за падением стены бастиона.

Старки, кажется, собирался высказать свои собственные возражения, когда Ла Валлетт вдруг побежал вниз по лестнице с таким целеустремленным видом, который обычно выражал у него душевный подъем. Он остановился и повернулся к Тангейзеру.

— Капитан, — сказал он, — что касается отца Гийома…

— Боюсь, мне незнаком никто с таким именем, ваше преосвященство.

— Вы сами лишили себя такой возможности. Вы его застрелили, вчера. Капеллана с поста Кастилии.

Тангейзер вспомнил растерзанного, охваченного паникой священника. Казалось, с тех пор прошли недели, а не какие-то неполные двадцать четыре часа. Тангейзер уже собирался придумать какое-нибудь оправдание, сказать о царившем вокруг хаосе, о пороховом дыме, об ушедшей в сторону пуле, но Ла Валлетт поднял руку.

— Я уверен, совесть ваша отягощена… — произнес он.

— И как сильно, ваше преосвященство, как сильно.

Оба они прекрасно знали, что это неприкрытая ложь.

— Так облегчите ее, — сказал Ла Валлетт. — Отец Гийом лишился рассудка, позабыл собственную душу. Этот выстрел был просто необходим.