Религия

Тангейзер выпустил его руку, и Аббас упал на колени Сали. Тангейзер шагнул назад. Он смотрел, как баркас отходит по волнам с кровавыми барашками, унося Аббаса бен-Мюрада, лежащего на носу. Потом он развернулся, сел на Бурака и поскакал через толпу прочь от берега, предоставив другим доводить до конца последнюю битву; его ждала собственная последняя битва.

* * *

Суббота, 8 сентября 1565 года — Рождество Пресвятой Богородицы

Ущелье Наш-Шар — высоты Коррадино

В самом узком месте дорога между горами была почти полностью перегорожена мертвыми телами. Те раненые турки, которым удалось доползти сюда, были здесь же и перерезаны, а пешие испанцы — около дюжины — снимали с покойников золото и украшения. Когда Тангейзер проехал мимо, они подняли головы, и их лица светились счастьем, как у детей, застигнутых в разгар игры. Тангейзер выехал из узкого ущелья на открытое место и двинулся по равнине; в дымной мгле впереди он увидел трех боевых коней без всадников, щиплющих пожелтелую траву, и безысходное отчаяние охватило его. Сирокко гнал по дороге клубы пыли, и в искажающем картину жарком мареве, которое поднималось от обожженной солнцем земли, кони показались огромными, как башни, и уродливыми, как фантастические чудища, собранные из плохо подходящих друг к другу частей. Четвертая лошадь была привязана у дороги в тени чахлого дерева, под стволом которого сидели два человека. Тангейзер уговорил Бурака перейти на легкий галоп, и, когда он подъехал ближе, его отчаяние только усилилось.

Пара распластанных тел, закованных в доспехи, лежала, поджариваясь под полуденным солнцем. Первым был Бруно Марра. Кровь сочилась у него из ушей и глазниц, разрубленный шлем так глубоко засел в черепе, что потребуются инструменты, чтобы снять его. Нагрудник второго рыцаря все еще поднимался и опадал. Из его паха торчало древко сломанного копья. Этот человек оказался Эскобаром де Корро. Тангейзер склонился над ним, вытащил меч, и Корро поднял на него глаза. Лицо кастильца подрагивало от усилий — он пытался сдержать крик, потому что не хотел доставить врагу подобного удовольствия. Больше на лице его не отражалось ничего интересного; Тангейзер перерезал ему горло и подъехал к дереву.

Гуллу Кейки держал турецкую флягу с водой у рта Борса; англичанин сделал большой глоток, потом выплюнул воду на ладонь и обтер лицо. Гуллу, кажется, не пострадал, и Тангейзер был благодарен хотя бы за это. Борс сидел с непокрытой головой, волосы его сбились в колтуны и завивались кудрями от пота, а на голове и лице виднелись многочисленные порезы. Его левая рука была наполовину отрублена от плеча, кость и похожие на усики сухожилия виднелись в зияющей ране. Из-под кирасы Борса натекла целая лужа крови, стынущей у него на бедрах. Под правой его рукой стоял дулом вверх мушкет, украшенный серебром и черным деревом, — словно Борс собирался опираться на него, как на посох, в грядущем загробном мире.

Тангейзер опустился на корточки рядом с ним, и Борс улыбнулся.

— Всего один покойник из четырех? — спросил Тангейзер. — Должно быть, проведя в той дыре столько дней, ты ослабел не только головой, но и телом.

— Время покажет, что я могу претендовать на троих, но увидишь это только ты, — проворчал Борс.

— Троих?

— Черный монах тебя уже не побеспокоит. В конце концов я все-таки сумел пробить этот чертов доспех Негроли. Стальная пуля, двойная порция пороха, стрелял я со ста шагов.

— Так вся работа уже сделана, — сказал Тангейзер.

— Анаклето я оставил тебе.

Тангейзер посмотрел на Гуллу Кейки.

— Я проследил их путь до самой дороги на Мдину, — сказал Гуллу. — Оказалось, что Людовико не может ехать в гору. Вместо этого они повернули обратно в Эль-Борго.

— А что с мальчиком?

— Все в порядке, — сказал Борс. — Кажется, я здорово его удивил. — Он усмехнулся. — Я их всех удивил, этих негодяев. Ты лучше поторопись, а то Людовико вернется в город и опорочит твое имя.

Тангейзер спросил:

— Мы еще увидимся с тобой?

Борс помотал головой.

— Не по эту сторону мироздания.

Он указал вверх, на не дающее тени дерево. Три жирных ворона сидели рядом на одной ветке и с любопытством поглядывали на них.

— Они прилетели, чтобы проводить мою душу на другую сторону. Но ты не горюй, потому что я отомстил за свою честь и примирился с Богом. Дорога была длинная, но в конце меня ждало зрелище куда более величественное, чем я заслужил.

Тангейзер обхватил ладонью шею Борса и пожал. Он представлял себе этот момент много раз. Смерть своего лучшего друга. И вот момент настал, а горе оказалось тяжелее, чем он мог перенести, он был не в силах даже говорить. Тангейзер сглотнул, подавляя эмоции, и улыбнулся.

— Когда ты вернешься в Венецию, — сказал Борс, — продашь наши товары и подсчитаешь вырученное золото, отдай мою долю семье Сабато Сви. Он, конечно, был чертов жид, и, если мне суждено отправиться в ад, мы там с ним будем пить за твое здоровье целую вечность, но его родне моя добыча принесет больше пользы, чем тебе.