Религия

Тангейзер напоил Бурака, обтер его мешковиной и ушел, оставив ему сумку с дробленым овсом и клевером. Когда он вернулся, Борс уже залил пол уксусом, чтобы отбить вонь. Несчастный Гаспаро лежал на козлах. Пока Борс шарил на кухне в поисках еды, Тангейзер поспешил в свою комнату и достал сундучок с медикаментами.

Когда он вернулся, Борс уже выставил на стол хлеб, сыр, вино и четверть холодного жареного лебедя. Прибавил бутылку бренди и три изящных бокала. Сабато Сви сидел, опустив голову на окровавленные руки. Плечи его содрогались. Тангейзер поставил свой лекарский сундучок на стол и откинул крышку. Он обнял одной рукой Сабато и ощутил в груди друга сдавленные рыдания. Подождал, пока они затихнут, затем произнес:

— Покажи мне свои руки.

Сабато потер лицо рукавом, судорожно вздохнул и опустил руку. Он избегал смотреть Тангейзеру в глаза. Его борода была сплошь в крови и слюне. Тангейзер достал из сундука кусок ткани и принялся вытирать ему лицо. Сабато забрал у него тряпку и начал вытираться сам.

— Должно быть, вы считаете меня недостойным называться человеком, — сказал он.

— Я слышал, как ты плевал им в лицо. Ни один человек не вел бы себя храбрее.

Но Сабато все равно не поднимал глаз. Тангейзер покосился на Борса.

— Да лично я бы обделался с самого начала, уж поверь, — заявил Борс.

Сабато посмотрел на Тангейзера. Взгляд его был затравленным.

— Я никогда еще не терял всего.

— Это ты об «Оракуле»-то? — спросил Тангейзер. — Да они просто сняли цепи с наших ног.

— Я говорю не об этом, — ответил ему Сабато.

Тангейзер кивнул.

— Я знаю. Но когда теряешь все, тебе выпадает возможность понять, насколько оно ценно.

Сабато видел, что он говорит от чистого сердца. Он согласно кивнул.

— А теперь дай мне осмотреть твои руки.

Тангейзер достал из сундука закупоренную бутылочку. Из необходимости он освоил военную медицину, а от Петруса Грубениуса ему достались некоторые целебные снадобья. Если не считать способа, которым они были получены, в ранах Сабато не было ничего особенного, они уже стянулись до небольших неровных дырочек, которые почти не кровоточили. Тангейзер промыл их ведьминым орехом и смазал испанским маслом. Он решил не накладывать на них повязку.

— Пусть солнце и воздух тебя излечат, — сказал он. — Только мочить нельзя, от воды они начнут гноиться. Если тебе нужно прикрыть руки, у меня в шкафу есть лайковые перчатки, можешь их взять. Следующие дни болеть будет сильнее, чем сейчас, но ты все равно должен шевелить пальцами, иначе разучишься ими пользоваться.

Сабато принялся сгибать пальцы. Он был бледен, его природная живость как-то померкла, хотя и не покинула его совсем. Поскольку в этот час необходима была бравада, Тангейзер сел и кивнул Борсу, который наполнил бокалы-тюльпаны бренди. Тангейзер передал один бокал Сабато.

— Эти сволочи выбили из тебя дух, — сказал он. — Но от заключенного здесь огня этот дух возродится.

Сабато посмотрел ему в глаза. Поднял свой бокал:

— Usque ad finem.

Борс с Тангейзером тоже подняли бокалы.

— До самого конца.

Они залпом выпили бренди, и Борс заново наполнил бокалы.

Сабато произнес:

— Сожжем его.

Они уставились на него.

Сабато пояснил:

— Ты говоришь об огне. Давайте сожжем «Оракул» дотла.

Тангейзер поглядел на Борса и понял, что тот тоже мысленно уже видит, как все, что они сами заработали, обращается в огненный ад, и это нисколько его не смущает.

— Потрясающе, — сказал Борс.

— Сабато Сви, — произнес Тангейзер, — ты доказал, что останешься поэтом до самого конца. — Он поднял свой бокал. — За огонь, и пошло оно все к чертям!

— За огонь!

Они выпили. Волна жаркой самоуверенности, захлестнувшая Тангейзера, была очень кстати. Он сосредоточился на еде и начал с жареной птицы. Сабато, словно не желая, чтобы за поджогом стояли лишь поэтические мотивы, решил привести более вескую причину.

— Большая часть наших наличных и кредитов размещена в Венеции. Когда мы окажемся там, мы будем вне досягаемости для испанской короны.

— Верно, — согласился Тангейзер.

— Пожаром в гавани город будет заниматься как минимум до полуночи, к тому времени нас тут уже не будет.

— Учитывая, что на складе дюжина квинталов пороха, им будет заниматься половина побережья, — заметил Борс.

Он снял с капитана три отличных кольца и примеривал их по очереди на мизинец. Ни одно не налезло. Тогда он сунул их в карман и выпил еще бренди.

— Я еду на Мальту, — сказал Тангейзер.

Сабато посмотрел на него. Борс хмыкнул и подлил себе еще бренди.

— Значит, мне придется ехать в Венецию одному, — произнес Сабато.

— Тебя ждут жена и дети, — сказал Тангейзер.

— А на Мальте — неминуемая смерть.

— Только не меня, — возразил Тангейзер. — Как и тебе, мне нечего делить с турками.

— Так значит, графиня Ла Пенотье — это она стоит за постигшим нас несчастьем, — сказал Сабато.

— Она не виновна ни в чем, кроме любви, — возразил Тангейзер. Он проигнорировал взгляды, какими была встречена эта фраза. — Инквизитор Людовико — вот кто наш гонитель, и никто другой. Он хотел лишить графиню малейшего шанса опозорить его.

— Ни в чем, кроме любви? — повторил Сабато Сви.