Религия бешеных

— А ты слышала, как Миша Шилин рассказывал, что на съезде собирались гасить Самару, Ульяновск и Оренбург? Потому что думали, что они поднимутся за мной?.. А как Попков попал. Объявил Манжоса врагом партии! Это додуматься надо. А когда надо что-нибудь опять захватить, Манжоса подписывают ведь первого… Я теперь буду приезжать в Бункер, тусоваться там — и по ходу запоминать, за кем какие косяки. А потом гасить одних руками других. Попкова загасит Манжос. А не загасит один — я ему помогу…

…Как я люблю вот такие торжествующе-недобрые взгляды. Наконец-то какая-то реальная тема. Это сладкое слово «интриги»…

…А я ведь абсолютно спокойно чувствовала себя там в роли стороннего наблюдателя. Меня все происходящее касалось… опосредованно. Поскольку напрямую касалось Соловья. Но участвовать в этом? Нет, увольте. Это сугубо ваши личные национальные разборки…

И только потом я поняла. Он ведь предвидел, что все будет именно так гнило. Когда за ним не поднимется никто. И просил меня о помощи именно на такой случай. Когда, кроме меня, за него некому будет вступиться. Если бы я действительно по-бабьи болела душой за этого человека, я вступила бы в эту его чертову партию. И делала бы его дело наравне с ним. Это было бы уже мое дело, а за свое — я бы вцепилась…

Смешно. Он знал, что во всей партии сможет рассчитывать только на одного человека. На бабу с темным… настоящим, которая должна была бы вступить в партию с конкретной целью ее развалить. И та подвела…

Зря ты обзывал меня бабой. Ну какая из меня баба?

Я всегда за собой это знала: я не Ева Браун…

В шаге от низшей точки

Мы возвращались в свою ссылку поздно ночью на последней электричке. Долго в одиночестве бродили под снегом, дожидаясь на платформе. Мы уже давно и бесповоротно превратились в чету пенсионеров… Это была, может быть, последняя возможность побыть вдвоем.

О своей, о нашей с ним жизни я знала уже только одно. Я страшно устала. От его жизни. От самой себя. От тех тяжелых слоев какой-то мути, которым я позволила наслоиться на меня. И из-под которых меня уже не было видно. Когда ж все это, наконец, закончится? Она читала жизнь, как роман, а он оказался повестью… Для завершения моей собственной повести не хватало только последнего слова… героя моего романа…

— За что ты борешься?.. И что ты вообще делаешь в этой партии, если уверен, что она никогда не придет к власти?

— А я не уверен, что она не придет, — вдруг неожиданно промолвил Соловей. — Это ведь не только от нас зависит. Еще могут совершенно непредсказуемо выстроиться звезды… А борюсь я с Антихристом.

— Очень интересно… Партия безбожников — и вдруг на тебе…

— Почему безбожников?

— Ваш главный — безбожник.

— Он — да. Но я-то — нет… И в партии я занимаюсь сотворением еще большего хаоса.

— Хаос — это и есть Антихрист.

— Во все времена порядок, консерватизм — это было хорошо и правильно. Но во времена перед концом света любой порядок — это порядок Антихриста. Помнишь, я рисовал тебе круг? Так вот, Антихрист хочет как можно дольше задержаться в шаге от самой низшей точки. И построить там свой порядок. Поэтому сотворение еще большего хаоса — это заставит мир дойти до самой низшей точки. Где будет разрушено уже вообще все, вообще любой порядок. В том числе порядок Антихриста. И дальше уже, только после этого, сможет начаться подъем вверх.

И наверное, многие объединятся… Не под этим чудовищным флагом. Додумались, скрестили самое худшее, что было в двадцатом веке… Под зелеными знаменами ислама. Потому что христианство… оно до нас дошло в искаженном виде, в Евангелиях много неистинного, а потом еще и иудеи переделали что-то под себя…

…Ну вот, собственно, и все. Я смотрела в черноту за окном, начиная замерзать и считая в уме остановки. Соловей выбрал какой-то странный вагон. В нем единственном не закрывалась дверь — и не работал репродуктор… Герой сказал свое заключительное слово. Это конец, теперь это — действительно конец. Книга дописана. С ее героем мы расстаемся…

Смертный приговор

Развязка уже поджидала меня, тихо притаившись в неподвижном снегу возле дома, тенью скользя в красном свете лампы в окне второго этажа, затерявшись в груде сапог в темном коридоре, бесшумно паря в потоке теплого воздуха над газовой плитой…

Соловей долго говорил с Фомичом, закрывшись у него в комнате.

— Завтра утром приедет Аронов. По-видимому, выгонять тебя. Это Фомич сказал… Я не могу никак ни на что повлиять и тебя здесь оставить. Меня самого отсюда скоро могут выгнать… Я тебе еще до съезда все сказал. Решай все эти вопросы сама…

Я подняла на него глаза, плашмя впечатав взгляд в лицо.

Я решу… Я все решу… Я решу все идеально…

Я ВООБЩЕ НЕ БУДУ НИЧЕГО РЕШАТЬ.

Мне здесь больше ничего не надо.

Я смотрела на него со странным чувством. И только пыталась понять…

…Сережа… А что ты сам? А ты сам — что, больше уже вообще никак не контролируешь свою жизнь?