Религия бешеных

Когда задумываешься над судьбами наших товарищей (о которых я знала лишь из Интернета, но переживала и сочувствовала им), находящихся в камерах, ждущих решения «больших дядечек», тебя невольно бросает в дрожь и в голову лезут мысли: «За что?», «А где же справедливость?». Ведь они, так же как и все мы, могли бы в этот момент быть свободными, радоваться наступившей весне… Но за их подвиги наградой стала решетка с оборванным кусочком неба.

Их права и свободы ущемляются только за то, что они национал-большевики, за то, что именно они решились сказать свое «НЕТ!» власти. А власть в ответ хочет их изолировать, осудить втихую и продолжать жить по-прежнему. Так быть не должно!

Именно поэтому я решила не молчать, а сказать об этом всем, кто услышит. Разве можно наших ребят-героев ставить в один ряд с уголовниками? Разве справедливо судить наших ребят в местах заключения, где они будут одни: без поддержки, без защиты? Как мы, их товарищи, можем смириться с этим? Правильно, никак.

Наша акция — это крик. Но не крик отчаянья, а крик безумной ярости, который рано или поздно будет услышан. Если каждый из нас выразит свое негодование и попытается встать на защиту политзэков, это будет ускорено. Все мы — неразрывная цепь. А если из нее забирают несколько звеньев, она становится непрочной.

Евгений Барановский, 1978 года рождения, руководитель Костромского отделения НБП, в партии четвертый год:

Цель нашей акции — добиться признания наших товарищей политзэками. Это будет серьезный шаг, если государство признает ребят политическими узниками. Это будет означать, что они не уголовники, не бандиты-отморозки, а честные люди, осужденные за свои убеждения. А поскольку известно, что цель акции была объяснить, что пора перестать тиранить людей, то нацболы — народные защитники, патриоты Родины. Мы знаем, что намечается закрытый суд над ними. Это отличный шанс для властей впаять нацболам максимально большие сроки. Мы требуем открытого суда, чтобы не допустить этого. Открытый суд даст возможность их оправдать или по меньшей мере не допустить убийственных приговоров. Убийственных прежде всего для их родителей.

Ребята очень просто и неприметно продолжали свою страшную по своей сути акцию протеста, а у меня все не шел из головы взгляд Юры сквозь флаги над толпой. И я поняла, что больше так не могу. Неужели я просто развернусь и уйду — и равнодушно оставлю этот взгляд без ответа? Да не бывать этому. Я могу позволить роскошь сделать себе на тридцатилетие подарок: хоть немного, хоть напоследок побыть человеком…

Сейчас, на четвертый день сухой голодовки, я чувствую себя прекрасно. Мне кажется, я воочию вижу, всеми нервами чувствую там, в тюрьме, своего друга. Взгляд его спокоен. И мне необыкновенно легко. Именно сейчас все идет правильно. Мы пробьем эту стену, отделяющую его от свободы. И когда мы встретимся, мне будет не стыдно посмотреть ему в глаза и нагло дожрать жирного леща из опустошенного нацболами холодильника. Что-то уж очень золотой оказалась для нас эта рыбка…