Религия бешеных

Да что ж у нас за менталитет такой дурацкий? Человека, хоть однажды стукнувшего ладонью по столу, не спешащего сдавать позиции и не в каждый момент своей жизни болтающегося как гусь в проруби, обзывать то фашистом, то сумасшедшим… Это другой нацбольский деятель Соловей два месяца спустя после описываемых событий начнет орать и обзывать меня сумасшедшей. В благодарность за мое хорошее к нему отношение… Как он ни пытался это отношение испортить… А хорошее отношение было вызвано всего лишь тем, что у меня просто такой стиль общения. Ничего личного… Мне так удобно. И я не собираюсь себя менять по заказу какого-то там… Я давно заметила: продолжай вести себя ровно, не спеши потерять свою колею, и людей вокруг начнет трясти, коробить и выворачивать наизнанку. Тебя просто не поймут.

— «Праворадикальная сволочь»! — глумливо подхватила я. — Сейчас побежишь жаловаться Елькину: чего, мол, за змею ты тут пригрел, почему не провел… м-м-м… сейчас сформулирую… идеологическую фильтрацию?!

— Многие девушки вообще не знают слова: «идеология»… Я не девушка. Я шерстистый крокодил…

Святое не трожь!

— СВЯТОЕ НЕ ТРОЖЬ!!!

Вот где все закончилось, не успев начаться. Мы еще даже не успели толком поговорить, а я уже взвилась, как под током.

— Не смей… Не смей даже думать на ТАКУЮ тему… если реально в ней ничего не понимаешь!

«Господи, ну как так можно? — неслось в моей голове. — Как можно… себя вот так… ни за что губить? Да кто они тут все?!»

— И избавь, не говори ничего ПРИ МНЕ. Ты МЕНЯ этим своим базаром в грех вгоняешь!

Наверное, это все звучало странно. Но для меня то, что он совершенно спокойно походя обронил в разговоре, прозвучало чудовищно. А просто он со всей своей основательностью истинного атеиста вдруг — не помню почему, просто слово за слово — принялся рассуждать о таком явлении, как православный святой Серафим Саровский. Въехал в тему, как на танке, неизбежно обдав это имя грязью… У меня внутри все перевернулось. «Подсудное дело, — потом уже, чуть остыв, спокойнее подумала я. — Оскорбление религиозного чувства…» Я и не знала, что это так больно…

Во мне кипела ярость моего вождя. Можно было промолчать. Может быть, даже нужно… Еще неизвестно, чем мне аукнутся эти все мои выступления, когда дойдет до дела. Обычно я и молчу, не так просто заставить меня раскрыться… Но есть моменты, когда понимаешь: пора. Нельзя за просто так сдавать самого себя, за душой всегда должна оставаться неразменная монета. Иначе что ты за человек? Если ты что-то считаешь СВОИМ, это СВОЕ никому отдавать уже нельзя…

Я точно знаю собственное СВОЕ. Для меня русский святой — абсолютная величина. Этот давно умерший человек мне важнее большинства ныне живущих. И я спокойно обменяю их на него…

Как интересно. Это всегда так было? Не мотайся по жизни, хоть сколько-нибудь прочно стой на чем-то одном — и однажды жизнь заставит тебя настаивать на этом непримиримо.

— А чего ты так за Серафима? — слегка озадаченно спросил он меня потом. — Он ведь кто был? Просто такой добрый дедушка, который там любил всех…

Этот «добрый дедушка»… Ой, беда с ним!

— Этот «добрый дедушка» лично тебе в своих предсказаниях такого напророчил, что лучше сразу мельничный жернов на шею — и утопиться! Ты знаешь, что все его пророчества, относящиеся к более раннему времени, уже сбылись? И теперь на очереди — то, что он называл очищением России?

«Когда Земля Русская разделится и одна сторона явно останется с бунтовщиками, другая явно станет за государя и целость России, вот тогда ваше боголюбие, усердие ваше по Боге и ко времени — и Господь поможет правому делу ставших за Государя, и Отечество, и Святую Церковь.

Но не столько и тут крови прольется, сколько тогда, как когда правая, за государя ставшая сторона получит победу и предаст их (бунтовщиков) в руки правосудия.

Тогда уж никого в Сибирь не пошлют, а всех непременно казнят, и вот тут-то еще более и прежнего крови прольется, но это кровь будет последняя, очистительная кровь».

Крик

— МНЕ. ТУДА. НАДО.

Именно такое исчерпывающее объяснение получил мой прихвостень, когда однажды я поставила его перед фактом: мы едем в Дивеево к отцу Серафиму… Было самое начало весны, как раз после моего побега из Бункера, и к этому моменту я уже устала ужасно. Жизнь устроила мне невыносимые качели, однажды в детстве я с таких уже свалилась. Больше не хочу. Пора начинать пытаться остановиться… Осенью на какой-то лихой волне я взлетела неимоверно, зимой рухнула — головой на самое дно, убитая мной, но не умершая любовь добивала меня теперь. Так продолжаться не могло, из этого надо было выбираться…