Но разве религия не является одной из крупнейших сил реакции? Разве можно поверить, что простым декларированием отделения государства от церкви и о лишении церкви ее политических зубов можно сделать ее действительно политически беззубой?
Для нас политика не сводится только к узкой сфере борьбы за власть. Для нас политика — все наше социалистическое строительство в целом, В понятие социалистического строительства глубочайшим образом входит, как указывал наш великий вождь, культурный подъем масс, подъем масс к подлинной социалистической, истинно–научной, т. е. разумеется, атеистически–материалистической культуре. По дороге к ней должны быть уничтожены всякие религиозные верования, по дороге к ней люди должны омыться от всей скверны перковщины, догм, предрассудков, веры в бога, потустороннее, в дух, душу и т. д.
Церковь или всякого рода церкви и секты могут временно затаиться, спрятать свое жало, вредительствовать только в области своего вероучения, стараясь не затрагивать никаких политических лозунгов, действовать исподтишка, но церковь не может не разлагать тех основ, на которых стоит коммунистическая власть. Она не может не расширять этой своей борьбы по мере того, как обостряется классовая борьба в нашей стране[…].
Так почему же мы нежничаем, миндальничаем, почему же мы не ударим по всем церквам и сектам? Разве в наших руках нет достаточно твердого административного оружия? Другими словами: неужели нам нужны и почему нужны известные элементы столь неприятного, столь чуждого нам «либерализма» в отношении религии?
Веротерпимость есть, конечно, элемент либерализма, но она провозглашена и в нашей конституции.
Наоборот, нашей «веротерпимостью» мы только удобным для нас образом ограничиваем поле борьбы и отказываемся от негодного орудия.
Страна наша полна еще огромным количеством разнообразно верующих людей. Вызвать их на «последний, решительный бой», объявить их гонимыми за «запрещенную веру» — значило бы стать пособниками попов, ибо таким образом мы сразу бросили бы значительную часть этих масс в объятия поповства. Мы до чрезвычайности ослабляем поповство именно тем, что оно не может втереть верующим очки, будто мы являемся тиранами, вырывающими из сердец верующих вросшие туда убеждения силою.
Мы сразу ослабляем на чрезвычайно большой процент позицию попов всех религий и вероучений как раз нашим объявлением, что мы предоставляем каждому свободно исповедовать веру, которую он себе избрал.
А второе заключается в том, что мало–мальски неосторожное воздействие административной силой на то, что религиозные люди называют совестью, только портит дело. Религия, как гвоздь: если бить ее по шапке, то она входит все глубже, и можно, наконец, так забить ее в стену, что потом нельзя даже подхватить ее клещами, чтобы выдернуть. Тут нужны клещи. Нужно
Однако именно эта наша законодательная и административная терпимость выдвигает перед нами неуклонное требование — величайшее напряжение энергии на указанных выше путях культурной и хозяйственной борьбы с религией.
Не об ослаблении борьбы с религией говорит наша конституция; она выбирает для нас формы, в которых мы легче всего победим религию, если только сумеем быть энергичными до конца. Она разрешает широчайшую пропаганду атеизма. Наша партия и Советская власть требуют
У религии есть политическое жало. Она не может не иметь политического жала. Но пусть она держит его за зубами, ибо всякий раз, как она прямо или косвенно будет высовывать его с целью уязвить пяту идущего вперед гиганта–пролетария, он будет давить этой пятой на голову змия.