Религиозный вопрос в XXI веке

Здесь интересно задаться вопросом о совершенном в нашей культуре переходе от понятия племени к понятию народа. Если история Израиля исходно является историей племен, она становится также и историей народа, поскольку эти племена объединяются, обретают своего исторического вождя и закрепляются на обетованной земле согласно божественному завету, а их жизнь организуется вокруг Храма. Отсюда, вероятно, и возникает, когда мы используем слово «народ», неявная аура святости. Однако то, что отличает народ от племени, не связано с религией. Народы создаются оседлостью и урбанизацией; на них сказываются в равной мере географическая среда и унификация языка, которая позволяет развивать общую культуру.

Современный национализм будет бессознательно опираться на библейский архетип. Французские революционные принципы, задающие суверенитет, ранее ограниченный сферой действия Бога или сюзерена, правящего от его имени, а также немецкая философия, сакрализующая «дух» народа, усилили двусмысленность, с которой стало использоваться слово «народ». Гегель также внесёт свой вклад в эту сакрализацию, заявив: «В истории Дух – это индивид одновременно всеобщей и определенной природы, то есть народ»[78]. В Европе, характеризуемой движением национальностей, народы снова становятся в каком-то смысле племенами с трансцендентным призванием: у них есть душа, они – носители миссии и Откровения, руководимые благороднейшими из идеалов. Народ, осуществляющий себя как «нация», пользуясь полным суверенитетом, который завершает его завоевания и определяет его исторические границы, выстроен по образу Израиля, который после длительной истории мучений находит свою Обетованную землю и расцветает на ней, прежде чем познать другие горести.

Поэтому слово «народ» сохраняет и до наших дней чрезвычайно сильный эмоциональный потенциал, наследующий библейскому архетипу, который светскость модерна так и не смогла преодолеть; скорее, она перевела его в светский регистр, усвоив его нетерпимую трансцендентность, которая привязывается к Откровению и понятию избрания, которые свойственны для Ветхого завета. В этом смысле понятие народа сохраняет близкое родство с понятием племени, в котором господствует органическая солидарность кровных уз и сила генеалогии. Таким образом, современные национализмы изобрели для себя предков, скрытых в глубинах истории, и генеалогическую линию, свободную якобы от любой примеси иных племен или, скорее, полностью поглотившую и растворившую в себе чуждые привнесения в особой, уникальной личности зачинателя благородной родословной.

Вот почему вплоть до наших дней сохраняется столь очевидная двусмысленность в понятии «еврейский народ». Евреев зачастую продолжают считать (и даже сами они себя считают) единственном народом в этническом значении этого термина, несмотря на тысячелетнюю включенность еврейских сообществ в столь различные культурные и этнические среды, как, например, славянская, германская, французская, англосаксонская, арабская или берберская цивилизации; несмотря на равенство прав, утверждающееся в Европе с XVIII века, многочисленные браки с гражданами других религий, участие в литературном и художественном творчестве различных культур, которым они принадлежат, и даже в политической жизни стран, где они укоренились; несмотря также на взаимные философские влияния, заметные между иудаизмом, христианством и исламом на протяжении всей их истории. Чаще всего евреев считают не просто религиозным сообществом, таким же как католики, протестанты, мусульмане или представители многочисленных конфессий всех этих религий (сунниты, шииты, алауиты, исмаилиты и т. д.), а группой, характеризуемой особой национальной религией, так что в каждом обществе она оказывается отдельной группой, обособленным «народом» или даже «нацией». Груз Ветхого завета и его архетипов продолжает давить со страшной силой, даже если наши общества достигли величайшей степени светскости или секуляризации.