Реликвии тамплиеров

Ну я и рассказал ей о себе все, начиная с самого детства на вересковых пустошах, — о переезде в аббатство, потом в мрачный Бейлстер, обо всей крови, что была там пролита, о побеге в Дартмут — и в конце концов дошел до того, как оказался здесь, на этой скале в океане. При этом обнаружилось, что я уже спокойно могу говорить об убийстве Билла, хотя руки мои при этом начали дрожать и я обрадовался, когда явился Павлос и перебил меня, вручив длинный лук и колчан с отличными стрелами, оперенными гусиными перьями. Он встал, изучая ситуацию: уперев руки в бока и явно измеряя глазами дистанцию между своей драгоценной Vassileiaи ничтожным мной. Как будто удовлетворенный, Павлос оставил нас в покое и убрался. После чего мой рассказ беспрепятственно дотащился до конца, до этого острова, до того как я услышал смех Анны, принесенный ветром. Закончив, я поднял глаза, потому что до того смотрел себе на ноги, увлекшись, несмотря ни на что, собственной историей, продолжения которой вовсе не желал. Анна смотрела прямо на меня, поеживаясь, словно от холода, хотя солнце пекло немилосердно. Глаза у нее покраснели.

— Как много горя в этом мире, — пробормотала она. — И как мало, кажется, Всевышний заботится о своих созданиях.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но слов не нашлось. Она прикоснулась к самой болезненной точке в моей душе — к пустому месту, где раньше была моя вера. Я еще подумал, что это, видимо, уже написано у меня на коже, как у прокаженного, но тут Анна сжала мою руку.

— Я плохо о тебе думала, Петрок, — сказала она. — Считала еще одним пиратом, хотя и с более приятными манерами. Но кажется, между нами больше сходства, чем я полагала. Во-первых, мы оба клирики… — печально засмеялась она.

— Клирики? — Я был поражен.

— Клирики-ренегаты, если точнее, — подтвердила Анна. — Нас обоих вырвало из жизни, обещанной нам судьбой, и швырнуло в водоворот. Разве я не похожа на монахиню? Уверяю тебя — настоящая монахиня.

Я в замешательстве кивнул.

— Однако взбодритесь, ваше святейшество! — продолжала она. — Теперь твоя очередь выслушать мой рассказ. Это занимательная история, особенно для тех, кому не пришлось пережить подобное самому. Я тоже начну с самого начала, а начало лежит очень далеко от прекрасных берегов Девона…

— Откуда ты знаешь про Девон? — перебил я — любопытство пересилило хорошие манеры.

— От дворцовой стражи, от норманнов. Среди них много английских парней, всегда было много. Вот откуда я знаю твой язык.

— Я подозревал, что ты выучилась ему отнюдь не от монашек, — заметил я.

— Конечно, не от них, — фыркнула она. — Но ты меня перебил. Ты что-нибудь знаешь о Византии?

Я покачал головой:

— Очень немногое. Если не считать того, где она расположена, и сути религии, которую исповедуют — прости меня — схизматики.

Она неодобрительно поцокала языком.

— А тебе известно, как отправившиеся в крестовый поход франки, соблазненные лживыми речами дожа Дандоло [41], этой гнусной змеи, напали на наш город и отняли его у нас?

Грудь ее вздымалась, лицо пылало. Я с дрожью заметил, как это пламя стекает с ее лица на шею и уходит ниже, под плащ.

— Ладно, да пребудет с нами мир, — вздохнула она, вроде бы взяв себя в руки, правда, с большим трудом. Потом сглотнула и попросила: — Дай мне стрелу… — наконечником стрелы рисуя карту на пыльной земле между нами. — Вот это Греция, — поясняла Анна. — Здесь — Анатолия и Святая земля. Здесь — Сербия и земли болгар. Все это, — она обвела карту большим кругом, — было Византийской империей, а Константинополь находится вот тут. — И она вонзила стрелу в землю. — Франки захватили все это, — продолжала она, отсекая часть Греции и кусок Анатолии. — И сам город тоже. И Венеция прихватила часть наших земель. — Стрела теперь угрожающе покачивалась возле моих ног. — Византийцы, или ромеи, как их еще называют, бежали в Малую Азию и создали империю в изгнании, вот здесь, в Никее. — И она еще раз ткнула в то место, что обозначало Анатолию, рядом с ее коленом. — Ты следишь за мной? Хорошо. — Стрела сместилась в сторону. — Деспот Эпира, ромейский князь, дому которого служил Павлос, сумел удержаться вот здесь, в западной части Греции. Я родилась в Никее, вот тут. Франки украли у меня мое исконное право — родиться во дворце в Константинополе [42].

Анна махнула стрелой в мою сторону. Наконечник зловеще блеснул на солнце. Потом опустила стрелу.

— Извини, Петрок, правда, извини меня. Ты здесь совершенно ни при чем. Но ты же понимаешь, как я отношусь к франкам. Ко всем франкам, по-видимому. Ты, конечно, исключение… и капитан тоже, и Жиль. В этих людях есть что-то совершенно не франкское.

— Тут ты права, — согласился я и, поймав ее взгляд, рискнул спросить: — Так что, расскажешь дальше?