Реликвии тамплиеров

— Приказал бы сунуть тебе в глаза раскаленное добела железо, чтоб ты ослеп. А потом тебя бы кастрировали. Потом засунули куда-нибудь подальше и поглубже, слепого и без яиц, и дали бы время поразмышлять над смыслом жизни. А потом он приказал бы тебя удавить.

— Ох!

— Он бы и со мной то же самое сделал, конечно, исключая кастрацию. Если тебе от этого легче.

— Не думаю.

— Не беспокойся, любовь моя. Я ему не скажу. А ты?

— Ну, если только на следующей аудиенции разговор зайдет именно об этом…

Она захихикала.

— Он, конечно, считает меня мертвой.

Я смотрел на пляшущий огонек свечи, бросающий отсветы на стропила. Кто-то пытался изобразить там похабную сценку, но бросил на полпути. Можно было еще различить в осыпающейся розовой краске женскую грудь и лицо мужчины с выпученными глазами — нелепое и смешное отображение любовного экстаза. Надеюсь, у меня некоторое время назад было не такое лицо.

Некоторое время назад, когда я любил племянницу византийского императора. А она любила меня. Безмерность, огромность случившегося ударила меня, как камень из пращи. Я, Петрок из Онфорда, беглый монах, преступник, обвиненный в убийстве, сын крестьянина-овцевода с торфяников Дартмура. Как такое могло случиться? Племянница императора! Я как-то совсем позабыл про это. Тоненькое существо с огромными глазами, которое команда «Кормарана» знала под именем Микала, стало теперь моим самым дорогим человеком.

И вот мы лежим рядом, согреваясь теплом друг друга, насытившиеся и удовлетворенные. Я повернулся к ней, провел ладонью по ее груди, по животу, чувствуя гусиную кожу, возникавшую при моем прикосновении. Запустил пальцы в упругие вьющиеся волоски ниже пупка, которые, как я теперь знал, пахнут левкоями. Это вообще был запах Анны, но в том месте он чувствовался сильнее. Потом я ткнулся носом в ее мягкие волосы, разбросанные по подушке, и закрыл глаза. Ее губы нашли мои и поцеловали их, тихо и нежно. Я ощутил, как жар ее тела проникает сквозь мою кожу, и понял — мне наплевать, что она племянница императора. Эта Анна теперь жила во мне, девушка из реальной плоти, жаркая, с бешеной кровью, и будет во мне всегда, пока я дышу.

— У тебя нос холодный, — шепнул я.

Она приподнялась на локте и посмотрела на меня сверху вниз. Одна грудь свободно лежала на подушке, сосок казался в тени почти черным.

— Ну что, мой Ганимед, ты уже готов покончить с бедным Микалом?

Мы решили покинуть этот бордель в мужском обличье, чтобы избежать лишних вопросов. Хотя Анна и сказала, что дядя-император считает ее погибшей, я заметил в ее поведении некоторую осторожность — едва заметный намек, как капля краски в чистой воде. Вероятно, она только сейчас осознала, что снова оказалась в цивилизованном мире и кто-нибудь достаточно властный, например, ее дядя — не говоря уж о муже, — вполне может иметь глаза и уши в столь большом порту, как Бордо. И такое событие, как превращение нахального содомита в благородную даму, несомненно, многим запомнится, даже в таком месте.

Итак, мы оделись и спустились вниз. Была уже глубокая ночь, колокол только что пробил четыре раза, так что в доме царила тишина, но спали далеко не все. Из-за двери возле лестницы по-прежнему доносились кряхтенье и вскрики. Внизу остались только две девицы, успевшие накинуть на себя кое-какую одежду. За одним из столов сидел пьяный мужчина, пытаясь заигрывать с одной из них, но слишком нагрузился и лишь безуспешно хватал ее за мятые одежки. Лишь привратник с носом картошкой обратил на нас внимание — открыл нам дверь и с глуповатым видом принял маленькую золотую монетку. Мы явно вызывали у него отвращение. То, что он зарабатывает себе на хлеб, трудясь в подобном заведении, и при этом позволяет себе испытывать отвращение, вызвало у меня невольную улыбку, и я намеренно опустил ему руку на плечо.

— Спасибо тебе, добрый человек. Скоро мы снова с тобой увидимся.

Он попытался стряхнуть мою руку, стараясь при этом сохранить подобострастие, но это было довольно жалкое зрелище. И я обрадовался, когда дверь наконец захлопнулась и мы оказались одни на улице. Было очень холодно, темно и воняло пивной мочой.

Нам следовало найти какое-нибудь укромное местечко, чтобы Анна могла переодеться в женские шмотки. Теперь, когда мы остались одни в холодной ночи, мне хотелось поскорее с этим покончить. Нужно было возвращаться на корабль, где нас ожидал скандал с Илией и Павлосом, если, конечно, они уже проснулись. Я пожалел, что Анна решила не переодеваться в борделе. Гнусный старый урод-привратник все равно не обратил бы на это особого внимания. А теперь куда нам идти?

— Может, тебе просто натянуть что-то женское прямо поверх котты? — предложил я. — Кто заметит?

— Да я не против, — сказала она. — С Микалом покончено. Не желаю больше даже слышать о нем. Мое женское начало прямо-таки одолевает меня, и это по твоей вине, между прочим.

— Ну хорошо, а что дальше?

— Давай найдем какую-нибудь церковь, — предложила Анна.