Рэмбо под солнцем Кевира

Рэмбо и Али вышли из вокзала города Кум на улицу, и их сразу подхватил могучий поток тысяч паломников. У Рэмбо в глазах зарябило от яркого и красочного разноцветья: кремовые чалмы из Джушегана, войлочные шапки из Бафка, велюровые шляпы из Тегерана, зеленые и желтые тюбетейки из Рафсанджана, фиолетовые ермолки из Мешхеда, кепки из Резайе, черные и серебристые папахи из Себзевара, голубые фески из Санандаджа, клетчатые деревенские платки — все это перекатывалось волнами и устремлялось туда — к центру. Здесь невозможно было заблудиться — все улицы города, переулки и закоулки, постройки и даже двери и стены были ориентированы на Священную площадь, на которой высились минареты и горели в лучах заходящего солнца купола Золотой мечети, где и находилась гробница сестры имама Резы — Фатимы.

Рэмбо и Али издалека полюбовались воротами мечети, напоминающими каменные кружева, и за Священной площадью, в окружении десятков лавок и лавчонок, увидели огромное здание гостиницы. На ее западной стороне, над входом висела вывеска: "Уповая на Аллаха", а чуть ниже — другая: "Гостиница Бахар". Два паломника вошли в дверь и сразу же попали в живительную атмосферу оазиса. Духота и суета города остались там, снаружи, а здесь царило спокойствие, во всем чувствовались размеренность и основательность.

Услужливая и внимательная администрация в мгновение ока отвела богатым гостям из Каира двухместный номер "на неопределенное время" и, пожелав им спокойного отдыха, оставила в покое. Рэмбо тут же, привалившись к двери, сел на пушистый, наверное, в три пальца толщиной ковер и посмотрел на Али.

— Я думаю, — сказал он, — нам не следует здесь задерживаться. Когда сторожевую собаку берут из конуры и кладут с собой на диван, она теряет нюх и превращается в домашнюю кошку.

— Камаль, — засмеялся Али, — если бы ты не показал им свой толстый кошелек, они наверняка предложили бы тебе собачью конуру.

На это Рэмбо ничего не возразил. Никак он не мог привыкнуть к толстому кошельку!

— Пожалуй, это так, — согласился он вставая. Пойду искупаюсь.

— Я закажу обед в номер, — предупредил Али. — Майор Кэнби был прав: незачем лишний раз болтаться среди паломников. Что тебе заказать?

— Гуся с яблоками, — буркнул Рэмбо и скрылся в ванной.

Городской парк, расположенный почти рядом с гостиницей, был когда-то кладбищем. Со временем деревьев здесь стало больше, чем могил. Но, кажется, лавок и магазинов, которые окружали парк, было еще больше, чем деревьев. Здесь можно было купить такие уникальные вещи, которые не найдешь ни в одном музее мира: обломок кафеля от несуществующего мавзолея Чингис-хана, древнюю монету шаха Аббаса, отчеканенную в единственном экземпляре, кусок материи от походного плаща великого царя Кира, сандалию, утерянную праведным халифом Омаром, и многое-многое другое, что или представляло историческую ценность, или свидетельствовало о высоком искусстве предков.

Тут же, чуть в стороне, гудел, точно шмелиный рой, базар. В его узких проходах смешивались все запахи — кардамона и розовой воды, сэдра и хны, влажной земли и свежей зелени, кипящей лапши и жареной баранины. И только тяжелый кислый дух, которым тянуло порой из рядов валяльщиков войлока, портил общее впечатление.

В мастерской Ага-Махди валяли войлочные шапки. Сам хозяин, потерявший несколько лет назад глаз, с годами стал бояться ослепнуть совсем и переложил работу на двух своих помощников. Ага-Махди не был разговорчивым собеседником и все свое время проводил в задней комнате за пиалой крепкого душистого чая.

Сегодня он еще не успел заварить чай, как к нему вошел один из помощников.

— К вам гость, баба, — сказал он и, помолчав, добавил: — Говорит, что старый знакомый.

— Как его зовут? — спросил Ага-Махди недовольно.

Он не любил гостей, а старых знакомых у него уже не осталось: одни умерли, другие разъехались, третьи пропали, а многих он и сам бы не хотел видеть.

— Он говорит, что вы его узнаете сами, баба.

Ага-Махди засопел, но ничего не оставалось делать, — не отказать же человеку в гостеприимстве!

— Ладно, — сказал он ворчливо, — зови. И принеси мне еще одну пиалу.

Помощник вышел и сразу же возвратился с гостем и пиалой в руке. Он поставил пиалу на кошму перед хозяином и плотно прикрыл за собой дверь с другой стороны.

— Мир дому твоему, Ага-Махди. Да продлит Аллах твои годы. Ты совсем перестал видеть, что не узнаешь меня?

На Ага-Махди смотрели из-под черных сросшихся бровей темные, чуть навыкате, глаза. Голова валяльщика затряслась, и он чуть не опрокинул медный чайник, пытаясь быстро подняться на ноги.

— Велик Аллах и милосерден! Господин…

— Просто Али.

Али помог войлочнику сесть и опустился рядом с ним.

— Значит, узнал, — улыбнулся Али. — А мне так бы не хотелось, чтобы ты потерял память. Ведь это очень плохо, когда человек теряет память. Верно, Махди?

— Верно… Али. Это плохо… Это хуже, чем потерять глаз.

— Хуже, Махди, намного хуже. Но, слава Аллаху, я рад, что ты ничего не забыл.