Рембрандт

– Отчего же они, господин Бол, ворчат?

– Не имею понятия. Они позируют, они приходят, они вроде бы довольны.

– Все не так. Все не так просто, господин Бол.

– Что же им надо?

– Я же сказал: подавай заказ – деньги плачены.

– Как в булочной, что ли? – поразился простодушный Бол.

– А вы думали! Хуже! Как в лавке башмачника, который обязан тачать башмаки, – и дело с концом.

– Позвольте, господин Сикс! Ведь это же…

– Вы хотите сказать – «высокое искусство»? Верно? А им наплевать. У них, видите ли, место пустует в гильдии на Ниве Дулен. И его надобно занять, пока кто-то более ловкий не наложил лапу на это пустующее место.

– Какой ужас!

– Так-то, господин Бол, жизнь – штука жестокая. Вот когда у вас будет собственная мастерская – а она у вас будет, – тогда полной мерою испытаете все прелести занятий искусством. Знаете, что говорят о вашем учителе?

– Кое-что… Ведь злых языков – хоть отбавляй.

– Вы только вдумайтесь… И это об авторе «Анатомии»… Первое: он вышел из моды.

– Это кто?! – вскричал Бол.

– Ваш учитель. Да, да. Так говорят. Видите ли, Бол, он, оказывается, из моды вышел.

– А кто вошел в эту самую… моду?

– Зандрарт, Флинк.

– Может, и ван Флит?

– Все может быть в этом мире.

Солнце пробилось сквозь пелену паров, и вода заиграла по-особенному…

– Дальше: эти стрелки – великие ценители флоринов! – уже выходят из себя. Им, видите ли, наскучили сеансы. Им скорее подавай картину. Да чтобы во всю стену. Чтобы весь проем принадлежал роте. Каково?

Бол казался потрясенным.

– Вышел из моды? – прошептал он,

– Вы видели картину на складе?

– Я ее вижу каждый день.

– Что скажете, Бол?

– У меня не хватает слов. Рождается шедевр. Учитель не щадит себя. Даже с Титусом видится изредка.

– Кстати, мальчик здоров?

– Доктора говорят, что да.

– Дай-то бог!

Бол все еще не может прийти в себя:

– Послушайте, ваша милость, два десятка оболтусов становятся героями. Они воодушевлены. Они горят желанием идти в бой и, если надо, умереть за родину. Ваша милость, они сидят не за бокалами пива, но рвутся в бой. Они – герои. Они – сила народа. А капитан Баннинг Кок? Ведь это же наш Александр Македонский, Ганнибал, Цезарь в Галлии…

– Кстати, капитан сдерживает нетерпение, а может, и гнев стрелков. И еще лейтенант Рейтенберг. Они понимают, с кем имеют дело.

– Это к их чести.

– Доктор Тюлп увещевает каждого, кто осмеливается сказать хоть одно худое слово против ван Рейна. Он благороден. Был и останется таковым.

– И это к его чести, ваша милость. Вы – поэт, и вам понятно многое, что недоступно солдафонам.

Сикс ударил мягкой кожаной перчаткой по ладони. Чайки, кружившие над головой, обратили внимание на этот негромкий хлопок.

– Было бы, конечно, неплохо, господин Бол, если бы вместе со своими товарищами вы незаметно поторапливали мастера. Как бы невзначай. Это для его же пользы.

– Позвольте, ваша милость, торопить того, кто, забыв про все горести, преодолевая все несчастья, день и ночь пишет гигантский холст? Если бы не Титус, учитель вовсе не выходил бы со склада. Он хорошо понимает, что значит эта картина. После «Анатомии» ему надо подниматься еще выше. Не дай бог оступиться!

– Верно, Бол, это было бы смерти подобно.

– Создавший «Анатомию» не должен бояться смерти, – решительно проговорил Бол.

Сикс, этот потомственный амстердамский патриций, улыбнулся улыбкой человека, проникшего во все тайны бытия.

– Запомните, господин Бол, мир ждет от мастера все новых достижений. Не простит топтания на месте. Мир беспощаден. Вы имеете дело не с повседневными булками, без которых человек погибает, но с более тонкой материей таинственной, великой… Постарайтесь, Бол, чтобы господин ван Рейн поторопился. Время работает против него Это говорю я, его друг, его почитатель. Если не трудно, передайте ему привет от моей матушки. Она особенно ценит его искусство.

Каллиграф Коппенол – такой милый, добрый толстячок – примчался к Рембрандту поздно вечером. Художник играл с Титусом на ковре, которым был застлан пол. Мальчик ползал. Ползал и господин ван Рейн. Он сказал экономке Геертье Диркс, чтобы пригласила господина Коппенола в детскую.

Ливен Виллемс ван Коппенол не смел перешагнуть через порог. Он с любопытством наблюдал за тем, как ван Рейн дурачится вместе с Титусом.

– Входите, входите, – сказал художник весело. – Этот мальчик любит поваляться вместе со мной. Поглядите, господин Коппенол, как он сейчас взберется ко мне на грудь. Сам влезет. Он сильный.

Коппенол присел на стул, скрестил руки.

– Даже привстал, – сказал каллиграф.

– Он держится на ногах. Правда, не очень уверенно.

Геертье Диркс появилась в дверях.

– Поздно, – сказала она.

– Пора спать, что ли?

– Давно пора.

Художник живо вскочил, поднял мальчика, крепко прижал к груди и передал экономке.

– По-моему, мальчик крепкий, – сказал Коппенол.

– Слава богу! Несчастная Саския передала все свои силы этому мальцу. А сама осталась без сил… – Рембрандт внимательно пригляделся к каллиграфу. – Вы что, бежали?

– Нет, торопился. Не могу отдышаться.

– Пойдемте ко мне, милый Ливен, и не смейте более торопиться. У меня не так много друзей – поберегите себя.