Рембрандт должен умереть

Этот его бывший подмастерье уже семь лет возглавляет гильдию художников. Болу первому достаются заказы городского совета и Адмиралтейства. Но Флинку, старому товарищу по мастерской ван Рейна, он всегда рад был уступить выгодную работу. И вот два года назад Флинк получил гигантский заказ для новой ратуши на площади Дам: двенадцать огромных полуовалов, семь локтей в ширину и столько же в высоту, на тему восстания батавов. Эти германцы, далекие предки голландцев, больше полутора тысяч лет назад взбунтовались против римского владычества и два года сдерживали натиск брошенных против них легионов. Теперь в восстании видят аналогию с войной против испанцев, из которой Республика вышла такой сильной, на зависть соседям. Городской совет снабдил Флинка холстами и стал ждать.

Первая из двенадцати картин, за которую взялся Говерт, изображала заговор вождя батавов, Цивилиса. Водя в бой батавские когорты во время завоевания Британии, этот германец приобрел римское имя и лишился глаза. Флинк, человек светский и деликатный, изобразил Цивилиса в профиль, так, чтобы виден был только уцелевший глаз предводителя восставших.

Флинк умер всего через три месяца после того, как получил огромный «батавский» заказ, – даже первая картина была не готова. И все двенадцать полотен бургомистру пришлось заказывать наново. На сей раз Андрис де Графф поостерегся складывать все яйца в одну корзину. Правда, в городе было не так уж много живописцев, способных выполнить такую важную работу, и скрепя сердце де Графф поручил одну из картин Рембрандту, с которым давно старался не иметь никаких дел. Бургомистр рассудил, что какой бы фокус ни выкинул этот ненадежный, нечестный, ненавидящий людей старик, одной картиной галерею не испортишь, а уж остальные мастера – Ливенс, Йордан, весь цвет гильдии – как-нибудь справятся. Кроме того, Рембрандту он передал тот самый сюжет, который не закончил Флинк: в случае чего можно будет просто довести до конца работу покойного живописца.

– Де Графф и раньше терпеть вас не мог, вы об этом знаете, мастер, – уважительно обращается Бол к бывшему учителю. – Но вы сумели его удивить.

Рембрандт смеется, обнажая желтые, гниловатые зубы.

– Выходит, Фред, я еще способен на сюрпризы. И что же на этот раз не понравилось нашему доброму бургомистру? Не объявил ли он тебе, что Цивилис на моей картине не похож на себя?

Все в маленьком домишке на канале Розенграхт производит на Бола тягостное впечатление. В первую очередь очевидная бедность жилища: он-то помнит роскошный прежний дом на Бреестраат, где и ему довелось пожить. Бол слышал, что мастер ван Рейн перед самым банкротством переписал тот дом на сына, но суд счел это до такой степени нечестным поведением со стороны несостоятельного должника, что аннулировал дарственную и поручил Палате по несостоятельности выставить дом на продажу.

Но и помимо бедной обстановки Бола многое гнетет здесь. И то, с каким вызовом взглянула на него Хендрикье, живущая с мастером как жена, но, все знают, на самом деле с ним не обвенчанная. И враждебный взгляд Титуса, который наверняка забыл, как Бол весело возился с ним, едва научившимся ходить. И пуще всего – сам мастер, превратившийся в сутулого, грязноватого, желчного старика с недобрым огоньком в сощуренных глазках.

– Вы почти угадали, мастер, – кивает Бол. – Он сказал, во-первых, что корона, которую вы поместили на голову Клавдию Цивилису, – это какой-то шутовской колпак. Что вождь свободолюбивого германского племени вообще не мог носить корону – он же не римский император, против которого восстали батавы. Что вы совершенно не поняли историческую параллель, ради которой затеяли все эти двенадцать картин. Ну, и еще много всякого. Например, что у Тацита батавы дают клятву Цивилису в священной роще, а у вас – за столом в какой-то зале. Что непонятно, почему у них в руках обнаженные мечи – так этот сюжет еще никогда не изображали. Ну, и что не было никакой нужды писать вождя анфас, чтобы так явно продемонстрировать его увечье, будто оно вас радует.

«Как будто читает список, – думает Рембрандт. – Всегда был прилежным парнем этот Бол». Скалится в ответ:

– У Тацита, Бол, Цивилиса вообще зовут Юлием, а не Клавдием, как все время величает его бургомистр. И еще, хоть я и подзабыл латынь, но, насколько я понял, у Тацита сказано, что батавы скрепили свою клятву обрядами страшными и варварскими. Я понимаю, что господину де Граффу хотелось бы представить Цивилиса республиканцем. Но он был вождь варварского племени, от которого, надо признать, наш городской совет недалеко ушел.

– Хорошо, мастер, что вы говорите это мне, а не бургомистру, – сдержанно улыбается Бол.

– Мне нечего терять, Бол.