Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)

Не часто приходилось Шарову беседовать с людьми. Но здесь под рукой был материал, он уверенно, даже с каким-то несвойственным ему подъемом, рассказывал об итогах прошедшего года, какие изменения в сельском хозяйстве предполагаются, сколько средств, техники будет выделено. Слушали его с подчеркнутым вниманием.

Довольный, что говорил удачно, он умолк, ожидая вопросов. Одна из женщин сказала Аникину:

— Стога-то за рекой надо бы перевозить. Снегу все валит и валит. Скоро совсем не подступишься.

— Сделаем, — сказал председатель.

И сразу все заговорили о неотложных делах, все-таки не часто наведывался председатель в эту отдаленную бригаду. Шаров сидел красный, не знал, куда глаза деть.

Ехали обратно, и он задал Аникину мучивший его вопрос:

— Иван Еремеевич, плохо я говорил?

— Это почему? — удивился тот.

— Никакого следа. Сразу заговорили о другом.

— Так ведь бабы, что с них возьмешь, — невнятно ответил Аникин.

Сразу по приезде Шаров отдал Дерябину заверенную бумажку с цифрами.

— Считай, ничего не сделал. Не умею, да и к моему приезду собрания уже прошли.

— Как ничего не сделал? Ты что? А это? — Он ткнул в печать и подпись Аникина.

— А это, чтобы отвязаться. План у них другой.

— Это мы еще посмотрим, как отвязаться. Подпись есть, заставим. Не я буду, а район в передовые выйдет. Нет, это замечательно! А то другие возвращаются, докладывают черт-те что… Он ничего мужик, этот Аникин?

— Наверно, ничего.

— Молодец, Сашок, не зря на тебя надеялся.

Шаров недоуменно смотрел на оживленного Дерябина, который расхаживал по комнате, выделенной ему на время работы, потирал руки.

— Не я буду, а район в передовые выйдет, — опять повторил он.

Утром следующего дня Шаров увидел Аникина в Марьине. Встретились в столовой.

— Какими судьбами? — обрадовался Шаров встрече.

— Вызвали на совещание. Вчера звонок был.

Пошли вместе. В просторном зале уже толпился народ, хотя совещание было назначено на двенадцать.

К ним подошел Дерябин. Размашисто хлопнул по руке Аникина.

— Подготовил выступление, Иван Еремеевич?

— Нет, не получилось…

— Ну, это вы бросьте. Пойдемте со мной.

В пустом кабинете Дерябин усадил председателя за стол, подал бумагу, карандаш.

— Обдумывайте. Ваше выступление будет первым.

— Да о чем говорить-то? — непонимающе спросил Аникин.

— О делах, Иван Еремеевич, о делах. Дела ведь у вас не так плохи, а? Пишите.

— Не умею я выступать на больших собраниях, — сказал Аникин. — Да и остерегаюсь. Чем выше трибуна, тем больше глупости из меня прет.

— На похвалу напрашиваетесь, Иван Еремеевич?

Аникин удрученно вздохнул.

— Не знаю, что писать. Увольте.

Дерябин нервно взглянул на часы, покачал головой. Потом отобрал у председателя бумагу и стал писать. Аникин, сидя рядом, безучастно смотрел в окно, за которым ветер гнал сухой снег.

— Вот с этого и начинайте, а там добавите от себя. Главное — начать, — торопливо проговорил Дерябин, отдавая листки. Аникин не глядя сунул их в карман.

Совещание открыл небольшим докладом высокий мужчина с орденскими ленточками на пиджаке. Шаров с беспокойством поглядывал на Аникина, сидевшего в третьем ряду вместе с бритоголовым человеком, тоже, видимо, председателем. Когда Аникина назвали, он не спеша направился к трибуне. Медленно вытащил из кармана листки, долго расправлял их огрубевшими пальцами, потом с тщательностью нацепил очки со сломанной оправой и стал читать. Должно быть, почерк Дерябина был неразборчив, председатель делал длинные паузы, говорил, как камни ворочал. Его плохо слушали.

— Еремеич, поторопись.

Аникин поднял взгляд на крикнувшего и снова невозмутимо уткнулся в бумаги. Потом вздохнул и проговорил:

— Не пойму, что тут и написано.

— Да ты что, пьяный, что ли, писал?! — крикнули из зала.

— Да разве это я писал? — включился Аникин в игру. — Вот! — и указала на Дерябина.

В зале задвигались, послышались приглушенные смешки. А Аникин собрал бумажки и положил перед багровым от злости Дерябиным на стол.

— С чужого голоса куковать не могу. Не приучен. Не получается, — сказал он и пошел в зал.

Дерябин проводил его тяжелым взглядом.

В перерыве Шаров подошел к Аникину.

— Зачем вам это нужно было? Дерябин не из тех, кто прощает. Уж лучше бы поступить, как все: спорить, ругаться, а не заверять бумажку. Дельнее было бы…

— Не знаю, что дельнее, — возразил председатель. — Теперь меня одного будут трепать, о других забудут. Чуете разницу?

В голосе его Шарову послышались хвастливые нотки: я, мол, понимаю, что приношу себя в жертву, но делаю это ради спокойствия колхозников. «Новоявленный Аника-воин», — подумал Шаров.

Примерно года через два по делам газеты Шаров опять был в Марьине. На автобусной остановке неожиданно столкнулся с Аникиным. Одет тот был в добротное пальто, меховая шапка спускалась на глаза, белые чесанки — все на нем новое, все с иголочки. И это новое, еще не обмявшееся одеяние никак не вязалось с обликом прежнего председателя.

— Здесь, в райцентре, обретаюсь, — сообщил Аникин, предупреждая вопрос. — На льнозаводе…

Рассказ его не удивил Шарова, не зря он говорил, что Дерябин не из тех, кто прощает.