Ремесло

Мы решили обратиться к самому Боголюбову.

Все же он был когда-то знаком с Набоковым, Джойсом, Пикассо. Должны же в нем были сохраниться остатки человечности?! И вообще, если советские редакторы - шакалы, то здесь они должны быть, как минимум, похожи на людей!

Боголюбов делегацию не принял. Рекламировать наш еженедельник отказался. А когда вышел первый номер, уволил из своей редакции мою жену. Она казалась ему лазутчицей, шпионкой.

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

Недавно Боголюбов говорил мне:

"Скажите, как поживает ваша жена Леночка?

Она всегда такая бледная. Мы все ей так сочувствуем.

Как она? "

Я отвечал:

"Борис Исаевич! С тех пор. как вы ее уволили. мы живем хорошо... "

Первый номер еженедельника "Зеркало" вышел 16 февраля. Он произвел небольшой фурор.

Шестьдесят лет "Слово и дело" властвовало над умами читателей. Шестьдесят лет прославляло монархию.

Шестьдесят лет билось над загадкой советской власти.

Шестьдесят лет пользовалось языком Ломоносова, Державина и Марлинского. Шестьдесят лет ожидало мифического религиозного возрождения.

Эти люди не знали главного. Они не знали, что старая Россия давно погибла. Что коммунизм есть результат длительного биологического отбора. Что советская власть - не форма правления, а образ жизни многомиллионного государства. Что религиозное возрождение затронуло пятьсот интеллигентов Москвы, Ленинграда и Киева.

Им казалось, что газета должна быть мрачной.

Поскольку мрачность издалека напоминает величие духа.

И тут появились мы, усатые разбойники в джинсах.

И заговорили с публикой на более или менее живом человеческом языке.

Мы позволяли себе шутить, иронизировать. И более того - смеяться. Смеяться над русофобами и антисемитами. Над лжепророками и псевдомучениками.

Над велеречивой тупостью и змеиным ханжеством.

Над воинствующими атеистами и религиозными кликушами.

А главное, заметьте, - над собой!

Мы заявили в полный голос:

"Еженедельник "Зеркало" - независимая свободная трибуна. Он выражает различные, иногда диаметрально противоположные точки зрения. Выводы читатель делает сам. Редакция несет ответственность лишь за уровень дискуссии... "

Из сотни авторов мы выбрали лучших. Всех тех, кого отказывалось печатать "Слово и дело". Остальные стали нашими злейшими врагами.

Месяца два прошло в атмосфере безграничного энтузиазма. Число подписчиков и рекламодателей увеличивалось с каждым днем, В интеллигентных компаниях только о нас и говорили.

Одновременно раздавались и негодующие выкрики:

- Шпана! Черносотенцы! Агенты госбезопасности!

Прислужники мирового сионизма!

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ Старый друг позвонил мне из Франции:

"Говорят, ты стал правоверным евреем! И даже сделал обрезание! "

Я ответил:

"Володя! Я не стал правоверным евреем. И вовсе не сделал обрезания. Я могу это доказать.

Я не в состоянии протянуть тебе мое доказательство через океан. Но я готов предъявить его в Нью-Йорке твоему доверенному лицу... "

Каждое утро мы распечатывали десятки писем. В основном это были чеки и дружеские пожелания. Но попадались и грубые отповеди. В одном письме меня называли (клянусь! ) учеником Риббентропа, Жаботинского, Бубера и Арафата. В другом какой-то ненормальный интересовался, правда ли, что я, будучи охранником, физически мучил Солженицына. Хотя, когда Солженицына посадили, мне было три года. В охрану же я попал через двадцать лет. Когда Солженицына уже выдвинули на Ленинскую премию.

Короче, шум стоял невообразимый.

Повторяю, это были лучшие дни моей жизни.

ВСТРЕТИЛИСЬ, ПОГОВОРИЛИ

Зимой я наконец познакомился с Линн Фарбер.

Линн позвонила и говорит:

- Я отослала перевод в "Ньюйоркер". Им понравилось.

Через два-три месяца рассказ будет напечатан.

Я спросил:

- "Ньюйоркер" - это газета? Или журнал?

Линн растерялась от моего невежества:

- "Ньюйоркер" - один из самых популярных журналов Америки, Они заплатят вам несколько тысяч!

- Ого! - говорю.

Честно говоря, я даже не удивился. Слишком долго я всего этого ждал.

Мы решили встретиться на углу Бродвея и Сороковой.

Линн предупредила; - В руках у меня будет коричневая сумочка.

Я ответил:

- А меня часто путают с небоскребом "Утюг"...

Я пришел ровно в шесть. По Бродвею двигалась шумная, нескончаемая толпа. Я убедился, что коричневая сумочка - не очень выразительная примета, Слава Богу, меня заранее предупредили, что Линн Фарбер красивая.

Типичная "Мадонна" Боттичелли...

В живописи я разбираюсь слабо. Точнее говоря, совсем не разбираюсь. (С музыкой дело обстоит не лучше. ) Но имя Боттичелли - слышал. Ассоциаций не вызывает. Так мне казалось.

И вдруг я ее узнал, причем безошибочно, сразу.

Настолько, что преградил ей дорогу.

Наверное, Боттичелли жил в моем подсознании.

И, когда понадобилось, выплыл.

Действительно - Мадонна. Приветливая улыбка, ясный взгляд. Казалось бы, ну что тут особенного?!

А в жизни это попадается так редко!

Надо ли говорить, что я сразу решил жениться?

Забыв обо всем на свете. Что может быть разумнее - жениться на собственной переводчице?

Затем состоялся примерно такой диалог:

- Здравствуйте, я - Линн фарбер.

- Очень приятно. Я тоже...