Ремесло сатаны

Он думал о том, что нет вообще безвыходных положений. Так и в данном случае. В конце концов, имеется в резерве Елена Матвеевна Лихолетьева. Перед ее высокопревосходительной волею этот дурачок спасует.

Ей не скажешь: «Я не вправе, очень извиняюсь».

Никакие «извинения» не помогут. Вынь да покажь! Пришлет она к нему этакого видного, внушительного Мясникова в орденах. Какие же могут быть сомнения? А главное — «фирма»:

Но Елена Матвеевна — это на самый конец. Тяжелая артиллерия. Сначала надо попытать другие ходы. Вечером он закинет себя в летний театр «Веселье для всех» и попробует осторожно позондировать почву у этой Искрицкой. Конечно, упаси Бог, карт своих он не откроет ей. А так, кругом да около…

Искрицкая считалась в Петербурге, да и не только в Петербурге, самой яркой опереточной звездой, хотя сама не хватала звезд с неба. Уменье танцевать, приличный голос, а главное — хорошие манеры — этого было довольно, чтобы Искрицкая резко выделилась на фоне нашего «примадонного безвременья».

Она умела говорить, болтать на языках, умела занять собеседника разговором не таким уж пустым, бессодержательным. Она воспитывалась в институте, между тем как некоторые подруги ее по сцене получили поспитание в несколько иных институтах… без древних языков…

Петербург — самый нетребовательный город в мире. Он восхищается тем, от чего самая глубокая провинция отворачивается с недоумением. Он сходил с ума по таким безголосым, драным кошкам, с вульгарной, отвратительной повадкой, что появление Искрицкой, живой, пластичной, с эффектной внешностью и красивыми ногами, которые она умела показывать, создало ей репутацию самой модной женщины в северной столице.

Эта «самая модная женщина», несмотря на третий час дня, только что изволила встать, напиться кофе и бегло просмотреть газетные рецензии о вчерашней премьере в своем театре.

Вышколенная горничная, с утра затянутая в корсет и гладкое черное платье, — не в пример своей барыне, чуть ли не до самого вечера, до того, как надо ехать в театр, не выходившей из кружевного капота, — протянула Искрицкой на подносе визитную карточку.

— «Илиодор Илиодорович Обрыдленко, адмирал», — прочла вслух Искрицкая и швырнув карточку на стол, спросила горничную. — Что ему нужно?

— По делу, говорит, приехал.

— По делу? Какие у нас могут быть дела? Во всяком случае, нельзя не принять старикашки, хотя и с «молнией» на погонах, но все же с тремя орлами… Просите в гостиную.

— Я уже попросила.

Искрицкая знала Обрыдленку. Знала в лицо. Этот адмирал «на покое», несмотря на свои преклонные годы, являл энергию необыкновенную. Везде и всюду можно было увидеть этот несвежий морской сюртук в лрденах — в кинематографе, в театре, фарсе, балете и у тех скороспелых выскочек, что, не имея возможности украшать свои обеды и ужины настоящими сановниками, которые к ним не пойдут, пробавляются «маргариновыми» высокопревосходительствами.

Свадебный адмирал любил хорошо поесть, выпить на чужой счет и весьма охотно шел туда, где его ждали тонкий обед и старый дорогой коньяк.

В последнее время он состоял при особе Мисаила Григорьевича Айзенштадта, исполняя обязанность личного секретаря по самым разнообразным поручениям этого шедшего в гору банкира. Что же касается Айзенштадта, ему было лестно держать на побегушках адмирала. Как-никак эти черные орлы производили впечатление…

Искрицкая, довольно крупная и в то же время весьма пропорционально сложенная блондинка, — эта красивость и верность линий помогала ей в танцах, — вышла в гостиную. Здесь так была скучена дорогая мебель, так все было забаррикадировано экранами, трельяжами, ширмочками, гигантскими корзинами искусственных и живых цветов, что хозяйка не сразу углядела своего раннего — для Искрицкой это было рано — визитера.

Мышиным жеребчиком разлетелся Обрыдленко к ручке примадонны. Искрицкая на нежной холеной коже, пропитанной духами, ощутила холод вставных зубов и мякоть старческих фиолетовых губ.

— Довольно, довольно!

Пришлось выдернуть руку.

— Садитесь, адмирал. Чем я обязана?

Адмирал опустился в кресло, снял пенсне и, протирая стекла платком, смотрел на Искрицкую маленькими косоватыми, близорукими, напоминающими медвежьи, глазками.

— Я поклонник вашего несравненного таланта. У вас все — голос, игра, изящество, вкус… Одним словом, вы — опереточное совершенство…

— Благодарю вас, адмирал, вы очень любезны. Я польщена, — иронически улыбаясь, играя кончиком туфельки, молвила примадонна.

Шаловливая туфелька вместе с ажурным чулком, туго обтягивавшим ножку с высоким подъемом и тонкой сухощавой щиколоткой, овладела вниманием адмирала.

Он распустил губы, пожевал, погладил бороду.

— Милый адмирал, у меня свободных минут десять, не больше. Через десять минут явится мой парикмахер. В чем заключается это важное дело?

— Вы позволите говорить прямо?

— Конечно, мы с вами не дипломаты. Опереточная артистка и морской волк… Нам незачем изощряться в казуистике.

— В таком случае я, как говорят французы, возьму быка за рога.

— Возьмите, возьмите, я слушаю.

— Вам знакомо имя Айзенштадта, Мисаила Григорьевича Айзенштадта?