Ремесло

«Довлатов пишет о городских низах. Его персонажи – ущербные люди, богема. Их не печатают, обижают. Они много пьют. Допускают излишества помимо брака. Чувствуется, рассказы автобиографические. Довлатов и его герои – одно. Можно, конечно, эту вещь запретить. Но лучше – издать. Выход книги будет естественным и логичным продолжением судьбы героев. Выход книги будет частью ее сюжета. Позитивным жизнеутверждающим финалом. Поэтому я за то, чтобы книгу издать…»

Я ждал сигнального экземпляра, медленно тянулись дни, полные надежд.

Еще раз позволю себе отвлечься.

Прекрасная Эллен

Однажды сижу я в редакции. Заходит красивая блондинка. Модель с рекламного плаката финской бани.

– Здравствуйте. Меня зовут Эллен.

– Очень приятно.

– Давно хотела с вами познакомиться. Вы любите стихи Цветаевой?

– Кажется, люблю.

– А Заболоцкого?

– Тоже…

Мы беседовали около часа. Я так и не понял, зачем она явилась. На следующий день опять приходит:

– Вам не кажется, что разум есть осмысленная форма проявления чувства?

– Кажется…

Беседуем.

И так – всю неделю.

Я говорю приятелю:

– Миша, что все это значит?

– И ты еще спрашиваешь! Надо брать! Чувиха – в полной боевой готовности. Уж я-то в этих делах разбираюсь…

Мне даже как-то неловко стало. Чего это мы все разговариваем? Так ведь и обидеть женщину недолго…

На следующий день я осторожно предложил:

– Может быть, отправимся куда-нибудь? Выпьем, помолчим…

– О нет, я замужем.

– А если по-товарищески?

– Не стоит. Это лишнее.

На следующий день опять является. Передумала, наверное.

– Ну как? – говорю. – Тут рядом мастерская одного художника-супрематиста… (Супрематист мне ключ оставил.)

– Ни в коем случае! За кого вы меня принимаете?!

Это продолжалось три недели. Наконец я разозлился:

– Скажите откровенно. Ради чего вы сюда ходите? Что вам нужно от меня?

– Понимаете, у вас язык хороший.

– Что?

– Язык. Литературный русский язык. В Таллинне, конечно, много русских. Только разговаривают они грубо, примитивно. А вы говорите ярко, образно… Я переводами занимаюсь, мне необходим литературный язык… В общем, я беру уроки. Разве это плохо? Кое-что я даже записываю.

Эллен перелистала блокнот.

– Вот, например: «В чем разница между трупом и покойником? В одном случае – это мертвое тело. В другом – мертвая личность».

– Веселые, – говорю, – мыслишки.

– Зато какая чеканная форма! Можно я снова приду?..

Прекрасная Эллен! Вы оказали мне большую честь! Ваши переводы – ужасны, но, я думаю, они станут лучше. Мы вместе постараемся…

Загадочный Котельников

Нас познакомили в одной литературной компании. Затем мы несколько раз беседовали в коридоре партийной газеты. Бывший суворовец, кочегар, что-то пишет… Фамилия – Котельников.

Свои рассказы он так и не принес, хотя мы об этом уславливались.

Теперь мне кажется, что я его сразу невзлюбил. Что-то подозрительное в нем обнаружил. А впрочем, это ерунда. Мы были в хороших отношениях. Единственное меня чуточку настораживало: литератор и пролетарий, жил он весьма комфортабельно. Приобретал где-то шикарную одежду. Интересовался мебелью… Нельзя, будучи деклассированным поэтом, заниматься какими-то финскими обоями. А может быть, я просто сноб…

Зачем я рассказываю о Котельникове? Это выяснится чуть позже.

Все рушится

Однажды Котельников попросил на время мои рассказы.

– У меня есть дядя, – сказал он, – главный редактор эстонского Кинокомитета. Пусть ознакомится.

– Пусть.

Я дал ему «Зону». И забыл о ней.

И вот пронесся слух – у Котельникова обыск.

Вообще наступила тревожная пора. Несколько молодых преподавателей ТПИ уволили с работы. Кому-то инкриминировали самиздат, кому-то – чистую пропаганду. В городе шли обыски. Лекторы по распространению грозно хмурили брови.

Чем это было вызвано? Мне рассказывали такую версию.

Группа эстонцев направила петицию в ООН. «Мы требуем демократизации и самоопределения… Хотим положить конец насильственной русификации… Действуем в рамках советских законов…»

Через три дня этот меморандум передавали западные радиостанции.

Еще через неделю из Москвы поступила директива – усилить воспитательную работу. А это значит – кого-то уволить. Разумеется, помимо следствия над авторами меморандума. Ну и так далее.

У Котельникова был обыск. Не знаю, в чем он провинился. Дальнейших санкций избежал. Не был привлечен даже в качестве свидетеля.

Среди прочих бумаг у него изъяли мои рассказы. Я отнесся к этому спокойно. Разберутся – вернут. Не из-за меня же весь этот шум. Там должны быть горы настоящего самиздата.

То есть я был встревожен, как и другие, не больше. Ждал верстку.

Вдруг звонит Эльвира Кураева:

– Книжка запрещена. Подробностей не знаю. Больше говорить не могу. Все пропало…

Примерно час я находился в шоке. Потом начал сопоставлять какие-то факты. Решил, что между звонком Эльвиры и обыском Котельникова есть прямая связь.

Мои рассказы попали в КГБ. Там с ними ознакомились. Восторга, естественно, не испытали. Позвонили в издательство – гоните, мол, этого типа…

Видно, я из тех, на ком решили отыграться.

Звоню Котельникову:

– Кто тобой занимается?

– Майор Никитин.