Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

Если начать их переворачивать, то змея может рассердиться и броситься.

Когда нас сильно допекают, то мы бросаемся так же — внезапно и сразу.

Если этот сон не закончится, то я не выдержу.

Я умру прямо во сне и тогда никому не придется меня убивать.

И любить больше тоже никому не придется.

Мать подходит к воде и пробует ее ногой.

Почему моему мужу снится моя мать?

Или это уже мой сон?

У него — свой, у меня — свой.

И они пересекаются.

Вползают друг в друга, становятся одним целым.

Только перепутанным и непонятным, как паззл.

Головоломка. Кроссворд.

Мать все еще пробует воду ногой.

Потом заходит в нее и медленно идет в сторону горизонта.

Отец с мужем заканчивают пить пиво и расплачиваются.

Змея удовлетворенно заползает под большой камень.

Мать бросается в воду и плывет.

Отец с мужем встают из–за столика и идут к выходу с площади.

Там, у какого–то здания, в тени, стоит молодой парень и торгует картинами.

А может — картинками.

Чем–то, что я плохо вижу.

Змея сворачивается клубочком и засыпает.

Змеям не снятся сны.

Змеи спят без сновидений и даже не закрывают глаза.

Или закрывают?

Зато у Майи глаза закрыты и мне по прежнему хочется их поцеловать.

Я не могу больше выносить эти сны.

Для одной меня этого слишком много.

Седой как чувствует, свет в левой комнате вновь отключается.

Я облегченно вздыхаю и спокойно поворачиваюсь на правый бок.

И сплю.

Как спит муж.

Как спит мой отец.

Как спит Майя.

Как спит моя мать.

Как спит, не закрыв глаз, змея под большим и уютным камнем.

И уже до утра.

Сквозь сон я чувствую, как муж встает и начинает собираться на работу.

И я опять его не провожаю — я не могу встать, но он не против.

У меня не открываются глаза, и отчего–то болит все тело.

Но все равно надо вставать — хотя бы для того, чтобы начать собираться.

Через три часа он заедет за мной и повезет в аэропорт.

А Майя уже будет ждать там.

Или мы поедем вместе?

Вначале он заберет ее, а потом они заедут за мной?

Я медленно сползаю с кровати и пытаюсь найти тапочки.

Куда–то засунула вчера, стремясь побыстрее нырнуть к нему под одеяло.

Он заглядывает в комнату и говорит: — Привет!

— Привет! — отвечаю я и заглядываю под кровать.

Со стороны это, должно быть, смотрится ужасно: голая женщина, стоящая на четвереньках и засунувшая голову под кровать.

Под кроватью валяется тапочек. Один. Второй где–то в другом месте.

И еще под кроватью я вижу не до конца убитую книгу.

Видимо вчера, кромсая вырванные страницы ножом, я закинула оставшуюся часть сюда.

В пыльную темноту, куда не добирается дневной свет.

Чтобы было, что кромсать и дальше.

Я беру тапочек и попорченный томик.

Второй тапочек лежит у кресла.

У меня три часа на сборы.

Муж уже ушел — я слышала, как хлопнула дверь и защелкнулся замок.

Я надеваю тапочки, лениво думаю, накинуть халат или нет, и решаю, что одену его потом.

И голая иду в туалет, с папашиным томиком в руках.

В конце концов, я потратила деньги, покупая эти исповеди старого павиана.

А значит, могу совместить приятное с полезным.

Хотя бы в течение двадцати минут из тех трех часов, что даны мне мужем на сборы.

Вот только кто сказал, что это чтение действительно будет приятным?

23

В ПОИСКАХ ТЕНИ,

когда солнце уже перевалило за зенит, хотя фраза явно звучит коряво, так что лучше начать сначала, вот так: в поисках тени, когда стрелки часов тягуче переместились за цифру, обозначающую «двенадцать», но и это продолжает не нравится, что означает одно — солнце действительно стало не просто припекать, оно палит так, как лишь может палить солнце на этой долготе и на этой широте, хотя под рукою сейчас нет ни карты, ни атласа, чтобы выписать оттуда циферки, обозначающие эти самые широту и долготу, так что остается лишь все так же искать тень, в которой можно спрятаться, раствориться, переждать те томительно жаркие часы, которые отведены солнцу и белесовато–голубому от жары небу, на котором сейчас, именно в данный момент, не видно ни облачка.