Ремонт человеков

Встав с табурета и взяв с соседнего пакет с подарком, я направился к выходу, за которым обнадеживающе светило каталонское солнце, все же пробившееся сквозь дымку, от которой — судя по всему — уже не осталось и следа. И солнце это весело играло на желтой миниатюрной машинке, которую мне надо было миновать для того, чтобы свернуть затем направо, а потом выйти на бульвар Ангелов, по которому я мог за пять минут дойти до площади Каталония, где под землей меня ждала — или будет уже совсем скоро ждать — электричка, с кондиционером и негромко звучащей музыкой, вот только желтая машинка повела себя как–то странно, я перестал слышать, но я увидел, как она внезапно чуть приподнялась в воздух, а потом лопнула и из нее вылетели языки пламени, и меня тоже подняло в воздух, только понесло в обратную сторону, и — влетая в рассыпающуюся на множество осколков витрину кофейни — я вдруг подумал о том, что чашка кофе на улице Портоферисса оказалось для меня последней чашкой кофе в той, не сегодняшней жизни, сигнал о завершении которой мне был дан незадолго до того на барселонском бульваре Рамбла, хотя если бы я прочитал его правильно и не испугался, а просто сел за столик пить сангрию, то все могло бы быть по другому, вот только в этом случае мулатка не подала бы чашечку того эспрессо, которое до сих пор вспоминается, как самый лучший кофе в моей жизни.

Что же касается подарка, то я его, естественно, никуда отправить так и не смог.

27

Лезвие было острым, хотя должно было быть тупым.

Тупым лезвием ты никогда не порежешь ноги, острым — всегда.

Не знаю, отчего, но тупое лезвие внезапно стало острым и я чувствовала, как на ногах начинает гореть кожа.

Чувствовала, но продолжала аккуратно и тщательно водить станком — снизу вверх, практически от ступни и до бедра — то по левой ноге, то по правой, с каким–то неясным мне самой наслаждением наблюдая, как на коже появляются порезы и из них проступает кровь.

Вначале капельки.

Капельки превращаются в струйки.

Струйки переходят в потоки.

Потоки заливают ванну, в которой я стою, хотя обычно я никогда не брею ноги в ванной, лучше всего это делать в комнате, сидя на кровати, точными и легкими движениями, специальным станком с затупленным лезвием, но отчего–то сейчас я делаю это в ванной и кровь хлещет в нее из ранок как на левой, так и на правой ноге, я никогда не думала, что во мне столько крови, она льется, она затопила меня по щиколотки, я стою в собственной крови и никак не могу отвести от нее глаз, и все это из–за того, что лезвие оказалось острым, когда должно было быть тупым.

Все всегда оказывается не так.

И с этой мыслью я просыпаюсь.

На двуспальной кровати в 307 номере отеля «Ход», что на побережье Мертвого моря.

Просыпаюсь под неясное гудение кондишена и от того, что мне холодно — я сбросила во сне с себя одеяло и лежу, распластавшись, поперек кровати, одна часть тела на моем месте, другая — на том, где спала Майя.

Я не заметила, как она встала, оделась и ушла.

Точнее, не ушла, точнее — уехала.

То ли позавтракав, то ли нет, но сейчас они с Мишей едут по направлению к Иерусалиму, а мне остается одно: ждать, когда она вернется, и это единственное. чего мне хочется — дождаться ее, убедиться, что все с ней в порядке, сопроводить ее к врачу, а потом делать то, ради чего меня и отправили сюда, с ней.

Быть ее компаньонкой.

Следить, чтобы с ней ничего не случилось.