Ренегат

Иду к месту, откуда раздались выстрелы. Сердце стучит, и я готовлюсь к самому ужасному. Приникнув у подножья полуразваленной хижины, присматриваюсь к лежащему посреди улицы обездвиженному телу светловолосой женщины. Над ней склонились трое вооруженных солдат в черных костюмах. Двое берут хрупкую женщину за тонкие, точно спички, руки и ноги и забрасывают в машину полную трупов. Я вздрагиваю, когда за борт вываливается маленькая детская ручонка.

Задыхаясь от пущего страха, вприсядку отступаю. Громкий и сердитый голос Форда долетает до меня серповидным метательным орудием из-за лавки самодельных мелочей справа:

— Прочесать все здесь! Найти всех, кто спрятался, и прикончить на месте!

Самое время уносить ноги. Я сомневаюсь — какой дорогой? Возвращаться тем путем, которым пришла? Не думаю, что это хорошая идея: я забрела в самую глубь изгойских трущоб. Нужно решить, куда идти, ведь времени в обрез: я уже слышу приближающиеся шаги, и скрежет разбитого стекла, по которому потоптался кто-то тяжеловесный. Может, мне лучше поспешить вперед, за Люком? Предполагаю, он не случайно здесь оказался. Ему одному прекрасно известно, насколько я своевольная, и плевать на возможные опасности и наказания. И не стоит откидать, как хлам, тот факт, что он смотрел, как я подслушивала разговор Аарон Селестайн и Форда. Естественно, не отыскав меня в Норе, он опрометью сообразил, куда я подалась.

Улепетываю в направлении, куда ушел Люк. Но его нигде нет, ни на одной развилине. Судя по поднявшейся суматохе и неразборчивым возгласам, меня заметили и пустились вдогонку. Ныряю за дурно пахнущую пивнушку, а потом за сарай. Выхожу на очередную узкую пустынную улицу и оглядываюсь по сторонам — никого. Гневные крики приближаются, начинается стрельба. Что есть сил, мчусь по еще одной безлюдной улочке, и выбегаю к мосту: похоже, что я сделала полукруг. Остается всего лишь дойти до Норы, что я и делаю, умерено торопливым шагом. И, запрыгнув в бездонный мусорный бак, приземляюсь на черные матрасы.

Сердце учащенно бьется, а внутренности от взбудораженных чувств — сжимаются. Поднявшись, стряхиваю одежду от пыли, в которой выкачалась, как хлебец в варенье, и спускаюсь на дно затихнувшей Норы. Когда я покидала ее, поднялся шум, но сейчас тихо, как в пучине глубокого водоема. Три принявших серьезный вид человека перегораживают вход в столовую. Чтобы не вызвать ненужных подозрений, притворяюсь более-менее спокойной и спешу в комнату отдыха.

Все койки пусты. Я падаю на свою и, поджав трясущиеся ноги, вспоминаю прокатившиеся внезапным нашествием ужасы поселения уже мертвых изгоев. Как много погибло? И почему? Почему стали избавляться от беспечных вольноотпущенных? Они не должны были умирать — мы все заслуживаем достойной жизни, мы должны сами распоряжаться ею, и никто не вправе ее отнимать.

Дрожа, я лишаюсь мыслей: они растворяются, а то и сливаются воедино, становясь гремучей смесью одежд, человеческих личин, непостижимых образов, видоискаженных форм, обобщенных безжизненных подобий и звенящих, громоподобных, жалостливых голосов.

Во вязком мутном омуте сна появляются знакомые шаги. Резко выкинувшись из кошмара, едва не падаю с кровати: она со скрежетом сдвигается с места от сильного толчка. Еще один — койка снова отъезжает. Вцепившись за железные края, приподнимаюсь.

— Поднимайся! — приказывает Люк, ударяя ногой, и я снова едва ли не опрокидываюсь на пол.

— Что ты делаешь? Прекрати! — ору я, опомнившись от добротной встряски.

— Обед по расписанию, Маверик! — Люк до крайности зол. Никогда прежде я не видела его таким разъяренным. — Без тебя никто за стол не сядет, Маверик! — Люк нажимает на мою фамилию. Он всегда так делает, чтобы подчеркнуть глубину своих чувств (в данном случае злость). А делает он это потому, что знает, что я это знаю.

— Иду! — бормочу я, спуская ноги и приглаживая вздыбленные волосы.

Люк стоит, как вкопанный.

— Мне долго ждать? — нетерпеливо интересуется он.

Как же мне не нравится язвительный тон Люка: будто я должна почувствовать себя виновной за все промахи человечества. Предполагаю, дело заключается вовсе не в обеде. Я испепеляюще смотрю на Люка, и не успеваю разинуть рот, как в меня летит белая пластиковая баночка. Поймав ее, снимаю крышку — внутри одна белая таблетка.

— Что это?

— Анальгетик, — отвечает он.

После точных ударов Два у меня и вправду болит живот, надеюсь, обезболивающее мне поможет. Проглотив таблетку, замечаю, что в меня летит что-то черное и прямоугольное, как уменьшенный метеор. Поймав неизвестный предмет, узнаю щетку для чистки обуви из ванной комнаты, и перевожу иступленный взгляд на свои покрытые толстым слоем пороха башмаки. Одежду я отчистила, а вот про ботинки совсем забыла. Нора всегда убрана, и загрязниться здесь невозможно. Увидев бы мою обувь в таком неопрятном состоянии, многие бы озадачились и насторожились.