Ренегат

Тихо сошла печальная процессия с пристани на берег. Безмолвно расступалась толпа перед телами первых жертв внезапно разразившейся войны. Как много, однако, говорило это безмолвие и как красноречиво было оно! В нем выражался немой, но могучий протест против всего случившегося, против того, что враг мог застать врасплох гордость России – русских моряков, всегда бывших общими любимцами, против того, что лживыми оказались все уверения, будто никогда желтокожие островитяне не осмелятся напасть на могущественного соседа; в этом безмолвии ясно сказывались полнейшее разочарование во всем том, что еще так недавно казалось безмерно великим, и жалость к напрасно погибшим красавцам-кораблям, ставшим первой великой жертвой общей беспечности и нежелания заглядывать даже в ближайшее будущее…

Как только моряки сошли на берег, по всей громадной толпе распространилось множество сведений об ужасном событии этой ночи.

– Врасплох напали! – слышались голоса. – На брандвахте даже не хотели пропускать офицера, посланного с донесениями к наместнику…

– Настоящую атаку за свой маневр приняли…

– Более всех «Палладе» досталось, вся корма разворочена. Не стой «Паллада» на мелком месте, затонула бы…

Все эти вести передавались из уст в уста, их слушали с напряженным вниманием, им верили, да и нельзя было не верить, они шли от участников ночного боя.

Более всего произвели впечатление рассказы о поранении «Цесаревича» и «Ретвизана» – красы артурской эскадры. Пока никто еще не мог определить серьезность нанесенных этим броненосцам повреждений, но моряки, несмотря на свое желание успокоить взволнованных артурцев, даже уменьшая срок, необходимый для исправления искалеченных гигантов, высчитывали его месяцами…

– Неужели же все это миноносцы натворили? – раздавались в толпе вопросы.

– Все они…

– Да как же они подкрались-то? Как же могли пропустить их?

– Вот поди ж ты!

– Разве наших миноносцев на дежурстве не было?

– Были… На заранее назначенной линии охранения стояли!

Следовало перечисление русских миноносцев, несших в эту ночь сторожевую службу.

– Так как же они?

– Змеями проскользнули…

– С одного миноносца даже опросили… Так те ответили, что с Невского завода…

– И поверили?

– Как не поверить! Четырехтрубный шел японец-то… Потом же известно было, что из Голубиной бухты наши должны были возвращаться… А более всего маневр связывал…

– За своих приняли?

– Выходит, так… Только и им досталось… Никак не менее двух наши потопили… Одного с «Цесаревича» на дно к рыбам пустили, другого матушка «Паллада» кормовым выстрелом укомплектовала… Только по воде пузыречки пошли, как их потопили…

– Что толку-то! Разве два миноносца стоят столько, сколько три наших-то броненосца?.. Посравнить с одним «Цесаревичем», так хоть еще пару японцев потопи – грош им цена…

– Да ведь ни «Цесаревич», ни «Ретвизан», ни «Паллада» не потоплены? Все на воде держатся?

– Мало ли что держатся… Пробоины-то все-таки есть!

– Что же из того?.. Авось починят…

Но даже русское великое «авось» не подействовало успокоительно. Потери, понесенные эскадрой, для каждого из артурцев были величайшей, проникавшей до сердца обидой. Несколько ободряюще действовало на души смущенных всем происшедшим людей то, что, несмотря на всю внезапность нападения, простые русские люди – матросы с подвергшихся атакам броненосцев – выказали себя героями. Из уст в уста передавался рассказ, как на «Палладе» один из трюмных матросов, когда взрыв вырвал пласт внутренней обшивки, поддерживал его на прежнем месте своим телом. Матрос был обожжен, задыхался от развившихся в трюме удушливых газов, но держал оторванный пласт на своей спине до тех пор, пока не прибежали товарищи и не освободили его. Были уже и другие герои долга, толпа слушала рассказы об их незаметных подвигах, чувство удивления и восторга к ним уже начинало расти, и, когда на набережной появилась рота солдат, проходившая на позиции Золотой горы, ее появление было встречено громким «ура».

Никто не знал, что будет далее, но все чувствовали, что ночное нападение японцев было только началом величайших событий…

С дребезжанием прокатилась к подъему на Золотую гору окруженная конвоем коляска наместника. Обыкновенно адмирала встречало приветственное «ура», но теперь толпа безмолвно расступилась; все с большей неотступностью поднимался неотвязный вопрос: «Что же дальше-то будет, ежели начало такое было?..»

20. Историческое утро

Кучумов, видимо, был до глубины души потрясен всеми этими событиями, становившимися с каждым проходившим часом все более и более историческими.

День разгорался, окружавшая всех дотоле канцелярская ночь рассеивалась, завеса ниспадала, сама жизнь обнажила горькую, убийственно действовавшую на всех правду.

– Постойте, – проговорил Павел Степанович Контову, – здесь мы напрасно толчемся… Попробуем-ка пройти туда, – кивнул он в сторону Золотой горы, – теперь там штаб наместника, у меня есть кое-кто знакомый, может быть, и удастся побывать там…