Ренегат

Как бы то ни было, несмотря на свою внешнюю красоту, на массу зелени, своим расположением и постройками Токио производит на европейца далеко не благоприятное впечатление и вовсе уже не заслуживает названия «азиатского Парижа», как его окрестили некоторые из энтузиастов, которым здесь смекалистые японские гиды показали кое-что, но не все. Токио – уже не японский город, но вместе с тем и не европейский. Это единственный город в стране микадо, где можно видеть японскую жизнь, заключенную до некоторой степени в европейские рамки. Японские части города, то есть Гондио и Митси, лежащие вне обоих колец каналов, имеют вид слившихся между собою деревень. Около трехсот тысяч домиков расположились на площади, равной по своей величине Парижу, и образуют запутанную сеть улиц и переулков. Только новые кварталы, построенные вокруг устья Сумидагавы на отвоеванном у моря болотистом берегу (Синагава), разбиты на правильные квадраты, перенятые у американцев. Там же находится и квартал иностранцев Токиджи с многочисленными купцами, главным образом арматорами и импортерами, и целой армией черного коршунья – всевозможных миссионеров, налетевших сюда на разведку под предлогом «просвещения» всевозможными истинами сынов Страны восходящего солнца, впрочем, никак не поддающихся их хитрым бредням.

В последние годы перед войной Токио заметно начал перестраиваться. Грандиозные пожары, о каких ни в Европе, ни в Америке не могут иметь даже приблизительное представление, уничтожают целые части столицы. Все эти бесчисленные домики из бумаги и сухого дерева горят, словно коробки из-под спичек, тысячами, как только начинается пожар. Токийские пожарные, как только появляется пламя, вовсе не принимаются тушить его или бороться с ним; их работа сводится исключительно к разрушению всего, что находится близко к месту пожара. «Цветок Иедо – огонь», – гласит японская пословица. И в самом деле, Токио горит так часто, что почти все токийцы имеют в запасе полный набор материала сборки своего жилища на тот случай, если оно сгорит.

Многие долго живущие в Токио прямо уверяют, что если у японца огонь утром уничтожит дом, то к вечеру он уже поселится в новом…

Такова быстрота, с какой собирают и возводят токийцы, да и не одни они, а все вообще обитатели этой страны, свои жилые постройки.

Итак, с первого взгляда видно, что японцы – народ в высшей степени своеобразный, да таковы они и на самом деле.

2. Япония и японцы

Странное впечатление производит современный японец на всякого европейца, который начал бы присматриваться к нему.

Прежде всего, кто бы ни был, верховный ли сановник, вельможа ли, беднейший ли землевладелец или рыбак с далеких северных островов, это человек высшей в себе самом замкнутости, это какой-то сфинкс, постоянно таящий загадку…

Нельзя сказать, чтобы желтоватое лицо японца решительно ничего не выражало. Напротив того, хотя оно, быть может, на европейский взгляд и некрасиво, ибо самая структура его чужда всяким европейским представлениям о человеческой физиономии и скорее, с европейской точки зрения, напоминает лицо обезьяны или вообще какого-то человекообразного зверя, оно все-таки отражает и несомненный ум, и способность глубоко воспринимать всевозможные ощущения. В черных глубоких, как бездна, глазах японца сверкают и огоньки, и гордость, и любовь, и ненависть, но в то же время это постоянно человек в какой-то маске. Японец всегда улыбается. Без улыбки на желтом лице он прямо-таки немыслим. Путешественники с насмешкой говорят, что японец если во сне увидит кого-нибудь, то и тогда непременно начинает улыбаться. Однако эта улыбка безусловно декоративная. В ней не существует даже малейший намек на какое бы то ни было чувство. Человек просто изобрел манеру внешним образом прикрывать от другого свои мысли, свои чувства и пользуется декорацией, никогда не изменяющей ему при всяких случаях жизни.

Что скрывается под этой улыбкой, никакой сторонний наблюдатель не скажет.

Говорят, что японцы как народ далеко не умны, что ум в них заменяется хитростью и ее постоянными спутниками – лживостью, лукавством, даже вероломством: уверяют, что японцы неспособны ни к какой инициативе, что они могут только перенимать, прилаживая перенятое на свой лад. Может быть, все это и так, но умников и в Европе не бог весть какое число, а лживых, лукавых и вероломных людей в общей своей сложности гораздо больше, чем всего народонаселения Японии, включая сюда даже и дикарей-айнов. Не будем же ставить этому народу в вину типичную его черту характера. Хитрость, какая бы она ни была, все-таки есть подобие ума, а доброта, например хотя бы русская, даже и по пословице «до добра не доводит»…