Ренегат

Как раз перед этим токийские газеты возвестили, что некий русский путешественник посетил японскую школу. Ребятишки при входе гостя повскакали со своих мест, но, когда их наставник сообщил им национальность посетителя, они все, как будто кто-то невидимый подал им сигнал, в мертвом безмолвии опустились на свои места и обратили головы к окну, откуда были видны рейд и стоявшие на нем броненосцы.

Этот случай был в токийской торгово-мореходной школе 6 октября 1903 года.

Теперь школьники Токио по собственному почину, охваченные общим чувством ненависти к России, ненависти, причины которой вряд ли они могли уразуметь, устроили патриотическую манифестацию, являвшуюся как бы дополнением к выходке будущих мореходов.

Они направлялись к стенам Сиро.

Конечно, никто из них не надеялся, чтобы «божественный сын солнца», то есть их император, обратил внимание на этот их гомон, но они этого и не добивались. Они все в молчании и стройно подошли к воротам дворца и запели своими детскими голосами нарочно сочиненный для этого случая гимн, который в передаче по-русски означал следующее:

Победа! Победа!
Как мы радостны и счастливы!
Мы победили неприятеля!
Мы перебили всех врагов!
Какая радость! Какое восхищение!
Мы таким же образом перебьем всех врагов
микадо.
Наш император, наша нация и наши родители
Прислушиваются к нашим триумфам.
Браво, знамя восходящего солнца!
Потому, что ты блещешь в воздухе всеми цветами!

Около поющих ребят собралась густая толпа. В ней были и скромные ремесленники в неизменных затасканных хиромоно, и купцы, и солдаты в своей европейской форме, в которой по клочкам соединилось все, что когда-либо носили на себе в последнее двадцатилетие европейские армии и матросы. Видно было много японцев в неуклюже сидевших на них европейских пальто. Эти люди старались держать себя свободно, развязно; они жестикулировали, бегло переговаривались между собою то по-английски, то даже по-русски и лишь изредка по-японски.

Кто прислушался бы к их лепету и к их отрывистым фразам и понял бы их, тот сейчас увидел бы, что большинство этих людей – японские журналисты, вернее, репортеры токийских газет, привлеченные шумной детской манифестацией.

– Сегодня, мистер Хиджава, соединенное заседание? – спрашивал один.

– Да, сегодня… Кинсенхонто, Сейюквай, а также другие более мелкие ассоциации, наконец, соединились для общего обсуждения вопроса о войне.

– Ито и Окума будут?

– Будут все! И наш славный Ито, и Окума, и Катцура, и Ямагата, и Кодама, и наши великие полководцы Ойяма и Хейкагиро Того… Все будут.

– А соши? Эти буйные головы, что?

– Соши давно уже требуют войны…

– Почему так долго медлили с собранием?

– Божественный микадо не давал своего соизволения… Он находил, что вопрос все еще недостаточно выяснен… Но война, война! Война необходима Ниппону, необходима как воздух, вода, рис… Зумато[5] дал горячую статью; он ясно доказал, что каждый день такого мира, какой мы переживаем теперь, убийственнее недели войны..

– Итак, все выяснится сегодня на собрании ассоциаций?

– Да… Соединение ассоциаций свидетельствует лишь о том, что назревший вопрос будет разрешен очень скоро…

– И тогда война?..

– Несомненно…

– С кем?

Хиджава пожал плечами, точь-в-точь как это делают европейцы, когда ими овладевает недоумение, и пробормотал:

– Пока это открытый вопрос… Но, Мурайяма, смотрите на народ.

Действительно, толпа, доселе безмолвно слушавшая довольно-таки нестройное пение детворы, вдруг пришла в неописуемый восторг.

– Банзай, банзай, Ниппон! – понеслись со всех сторон восторженные клики.

И вдруг случилось то, чего в столице Японии, казалось, и ожидать было невозможно.

– У-р-ра-а! – заревел, покрывая остальные довольно несильные голоса, чей-то одиночный голос.

Этот клич произвел впечатление пробежавшей электрической искры.

Сразу все, кто ни был около демонстрирующих ребят, смолкли. Неожиданный клич, хотя и на чужом, но все-таки хорошо знакомом языке был всеми понят и всколыхнул самые разнообразные чувства в этой толпе. Воцарилось очень неловкое молчание.

– Ороша, ороша![6] – пронесся в толпе сдержанный шепот.

Толпа как-то сразу расступилась и выделила из себя трех людей в европейских платьях.

– Перестаньте же, Иванов, пожалуйста!.. Уверяю вас, что не место и не время здесь показывать себя! Ведь я предупреждал вас!

– Уж простите, Александр Николаевич, – смущенно оправдывался тот, к кому была обращена речь, – уж больно ребята складно поют… Душа не стерпела, ну, я и ахнул…

– Кто это? – тихо спросил Хиджава у своего товарища.

– Разве вы не знаете? Молодой лейтенант Александр Тадзимано, постарше – его брат…

– А этот русский?

– Какой-то человек, которого лейтенант Тадзимано привез из Фриско.