Ренегат

Иванов с минуту стоял, неестественно выпучив глаза на улыбавшегося прямо в лицо ему японца, видимо, очень довольного произведенным им эффектом. Наконец, смущение, изумление и даже испуг начали проходить.

– Вы, господин хороший, – обрел вновь дар слова Василий Иванович, – кто же такой?

Японец приподнял шляпу и вкрадчивым голосом произнес:

– К вашим услугам: Аррао Куманджеро, негоциант.

– Так, так! – погладил свою бородку Иванов. – А что же вам, собственно говоря, угодно?

– Только иметь счастье познакомиться с вами.

– Ну, уж и счастье! – смутился русский рабочий.

– Именно счастье! – подтвердил японец. – Вы, то есть, собственно, вы и ваш товарищ – русские и притом еще недавно из России. Здесь, во Фриско, если есть русские, то большей частью грубые, полупьяные матросы.

– Мы от них тоже не бог весть как далеко ушли, – пробормотал Иванов.

Куманджеро заулыбался во весь свой широкий рот.

– Что вы, что вы! – замахал он руками. – Я знаю Россию, я часто бывал на вашем северо-востоке; подолгу жил во всех крупных торговых техническо-заводских центрах и привык любить все русское. Я уважаю русских людей, как своих соотечественников.

– Ой ли! – воскликнул Иванов и поманил Контова: – Андрей Николаевич, а, Андрей Николаевич!

Контов, издали наблюдавший за этой сценой, поспешил подойти.

– Вот послушайте-ка, что выходит. Я-то бесновался, я-то гневался, а вот они совсем по-хорошему познакомиться с нами желают и говорят, что мать Рассею обожают до крайности!

Пока он с поспешностью выбрасывал одно за другим эти слова, Контов и Куманджеро познакомились.

Теперь они все трое образовали на пустынной улице прибрежного города странную, резко бросавшуюся в глаза группу. Высокий, статный, с красивым румяным лицом Контов составлял поразительный контраст с маленьким, сутуловатым желтолицым Куманджеро, смотревшим на него снизу вверх с подобострастно заискивающей улыбкой. Рядом с ним широколицый, почти безбровый, с гунявыми, похожими на кудель волосами, кряжистый, с широкими плечами, высокой грудью, несоразмерно длинными руками и короткими ногами Иванов выглядел, как дополнение к общему их карикатурному виду.

– Вы не сердитесь на мою назойливость! – ласково продолжал говорить на хорошем русском языке Куманджеро. – Она объясняется лишь чувством радости при виде любезных моему сердцу русских людей.

– Благодарю вас, – коротко и в достаточной мере сухо ответил Контов, – но чему мы обязаны тем, что обратили на себя столь лестное ваше внимание?

– О, – воскликнул японец, – это объясняется очень просто: тем, что мы живем под одной и той же кровлей, то есть в одной и той же гостинице.

– Но я вас до сегодняшнего утра никогда не видал! – пожал плечами Андрей Николаевич.

– В этом ничего не может быть удивительного, – возразил Куманджеро, – так как я приехал с востока только сегодня ночью.

– Вы из Нью-Йорка?

– Нью-Йорк, Бостон, Новый Орлеан, вообще северо-восток и юго-восток – вот мои пункты… И везде русские, в особенности недавно приехавшие из России, редки. Живущих же здесь подолгу я не могу считать за русских… О, ваш народ чрезвычайно склонен к ассимиляции. Немец, попадая в Штаты, остается немцем, француз – французом; национальность заметна даже в их детях, родившихся уже здесь, и разве третье поколение превращается в янки, но русский, русский…

– Что русский?

– Через три, четыре, много – пять лет русского не отличить от природного янки… Замечательный народ – ваши компатриоты!

– Это не утешительно! – заметил Андрей Николаевич.

– Я констатирую факт… Поляки, литовцы, чехи, вообще славяне, даже ваши малороссияне, держатся дольше… О, я уже сделал выводы из своих наблюдений!

– И, конечно, прискорбные для нас, русских?

– Нет, нисколько… Может быть, несколько своеобразные – это да…

– Господа хорошие! – вмешался, перебивая их, Иванов. – Мы здесь, в Америке, без году неделя и, стало быть, в американов пока не обратились, а остались, как были, русаками.

– И что же из сего следует? – заулыбался в его сторону Куманджеро.

– Из сего следует, что ради первого знакомства необходимо выпить и закусить, и потом оный маневр повторить.

Контов недовольно поморщился.

– Да, да, да! – словно восковая фигура из бродячего музея диковинок, закивал головой японец. – Это будет очень хорошо! Мне это милое предложение так напоминает Россию…

– Да уже там, раз кто знакомится, без этого никак нельзя, – объявил Иванов, – сам не пьешь, так все-таки выставить должен: угощайтесь, дескать, милые друзья, на доброе здоровье!

– Это очень добрая, милая привычка, свидетельствующая о добродушии. Ничто не вызывает так дружбы, как доброе вино! – ответил японец. – И я приемлю на себя смелость предложить, господа, позавтракать вместе.

Японец с самой убеждающей улыбкой на своем желтом лице протянул обоим русским свои руки.

– Дело доброе! – воскликнул Иванов. – Мы, русские, от хлеба-соли не отказываемся!

– А вы? – обратился Куманджеро к Контову, умоляюще смотря на него.

– Я тоже не прочь! – согласился и тот, добродушно улыбнувшись.